Любовь нам все прощает

Иголкина Леля

— М-м-м! — стону как в трансе.

— Остановиться поблевать?

— Нет, — шиплю.

— Господи, Серега. Я думал, что такого больше не увижу…

Я и сам такого алковыхода не ожидал. Но в тот день домой приперся практически под утро — все ждал чего-то у нее в квартире. То пока чикуита успокоится, то пока уснет, но Женька, стойкий оловянный команданте, следила, бегала глазами, испепеляла взглядом, полусидела в своем царском ложе с балдахином, пока я ее книжки на полках изучал; потом полосовала

карими очами, когда я рыскал в поисках какого-нибудь покрывала, чтобы укрыть страшно дергающиеся ножки в смешных розовых носках; и наконец, растаяла в конвульсиях, когда я в лоб ее по-отечески вкупе с тихим шепотом поцеловал:

«Прости меня, чикуита, и отдыхай».

А дома… Бродил, как медведь-шатун, отбрасывал ногами заграничные вещички, свои тетрадки, записи, стихи, вышвыривал все, что о мальчишке напоминало, и наконец в ту жуткую комнату с диким ревом завалил. Рассматривал цветные стены, как будто раньше их не видел; лежа на полу, пялился олигофреном в потолок, но так, увы, не смог залезть на траходром, на котором стольких девок оприходовал, что невозможно сосчитать. А на финал, блядь, — победным кругом прокатил на скрипящем ложе девственную Женю. Тварь! Тварь! Тварь…

— Последний раз — клянусь!

Хотя кому я вру? Я ведь уже клялся и божился в том же самом пять непродолжительных лет назад.

— Никто не узнает, если ты завяжешь с этим. Я доходчиво сейчас сказал?

— А Ол…

— Она моя жена, мы с ней, как два чертенка из одного котла, если ты в состоянии такой сарказм понять.

Еще бы! Это я всегда воспринимаю!

— Угу.

— Приехали.

Брат плавно останавливается, глушит двигатель, отстегивает свой ремень и перегибается ко мне:

— Запоминай, любимый. Там двое крошечных детей — с такой рожей на свет божий не показывайся, а с Олей не заигрывай — без предупреждения урою. Сейчас вылезешь и засунешься в выделенную для тебя на это время комнату. Там хорошо проспишься, приведешь себя в порядок, а после мы подробненько обсудим дальнейший план, поговорим о новом поведении, зашьемся, если надо…

Я подкатываю глаза!

— … я не шучу, Серый. Ты достал!

— Я ведь не алкоголик, Леша.

— А что это по-твоему? И с чем его едят?

— Есть уважительная причина.

— Я сейчас заржу, как павиан. Их море будет, Серый. Ты из-за каждой будешь вдрабадан?

Лешка не понимает, потому что ни хрена не знает… И не узнает никогда! Гордиться нечем и потом, о таком никому не говорят.

— Итак? — брат по-телячьи ставит глазки. — Вопросики, Смирнов?

— Я готов.

Какой эпический и славный выход! Старшенький, как раненого бойца, затягивает меня в дом. Внутри полумрак, тишина, уют, покой, домашний семейный запах и… Никого.

— Ау, — стону.

— Да заткнись ты.

— Есть кто живой… —

теперь хохочем оба, Лешка прыскает и ржет, как мини конь.

Но тут же резко затыкаемся! На втором этаже, в просторном холле на нашу «можжевеловую» парочку с презрением взирает ХельСми… Да чтоб ее!

Толкаю Леху в бок:

— Она… Там…

— Одалиска, — шепчет старший, — привет, душа моя! Ты мне не поможешь?

Она как будто отмирает и шустро спускается на первый этаж к нам. Подходит к странно сросшейся компании и обхватывает меня за противоположный от ее мужа бок.

— Добрый вечер, Сергей.

— ХельСми… Привет, — шепчу и отворачиваюсь от нее. — Извини, сегодня я не в форме…

— Куда? — она спрашивает у Лешки через согбенного меня.

— Подальше от детских комнат, поближе к туалету…

— Ты такой гостеприимный брат!

Все что помню — дальше основательный провал, потом непроницаемый туман! А потом…

«Привет! — Добрый день! — Вам помочь? — Вы не подскажите, а где здесь автобусная остановка? — Нездешняя, что ли? Как тебя зовут? — Я Женя! Евгения Рейес! — Итальянка? — Нет! Гавана, Куба…».

М-м-м! Как она там сейчас? Два дня заведенно строчил интерактивные слащавые сообщения — может что-то ей купить или помочь, или просто побыть с ней рядом? В ответ скупая женская благодарность — все типа есть, и «я не бедная, в подачках не нуждаюсь, не отвлекай меня». Хотя бы не игнор, и на том спасибо.

Резко просыпаюсь от того, что кто-то осторожно дергает за ухо, щипается и, по-моему, легонько пробует меня на зуб. Дергаюсь и бьюсь затылком об изголовье какой-то царственной кровати, в ответ — заливистый смех и детский визг:

— Силоза, Силоза, ты зивой! У-ла!

Ах ты ж маленькая невеста!

— Дашка, ты как тут оказалась? — сонным голосом хриплю.

— Это зе мой дом, — скачет на кровати, при этом расколыхивая меня. Эта крошка — идеальный шторм в двенадцать баллов!

Уж очень больно раскрывать бесстыжие глаза — дневной свет выжигает мне хрусталик и плавит колбочки в свинцовый ряд.

— Который час, солнышко?

— А?

Все ясно! Молодость, как и влюбленные, часов не наблюдает!

— А ты уже покушала?

— Два лаза.

Два! Два! Ну, по всей видимости… Обед или очень поздний завтрак! Надеюсь, что в этом доме он не по маминому расписанию, то есть приблизительно двенадцать часов дня.

— Даша, вот ты где! А ну-ка иди сюда…

В дверном проеме замечаю мерцающую высокую женскую фигуру. Тонкая, изящная, темноволосая… Женька здесь? Откуда? Кто ей сообщил?

— Привет! — шепчу и приподнимаюсь на локтях. — Привет-привет! — осторожно спускаю ноги, чтобы скачущую на кровати Дашку ненароком на пол не смахнуть. — А ты как здесь? Давно тут?