Любовь нам все прощает

Иголкина Леля

Мне нужно было ему обо всем сказать. Струсила, «чикуита»? Или от того, что с нами было, знатно поплыла? Наверное, просто стало стыдно, ведь предыдущий ухажер этого совсем не оценил, скорее, высмеял, унизил в собственных глазах и пожелал удачи «старой деве»:

«Ищи придурка, милая, и не хворай».

Что вообще со мною происходит? Словно я с цепи сорвалась. Теперь еще два дня с Сережей вместе! Скоропалительно согласилась на поездку с ним — похоже, этой «Жене» того секса не хватило:

«Частный пансионат… Будем только ты и я. Что скажешь, чика? — Да».

Как, вообще, это можно все охарактеризовать?

«Так

заяви на меня! Слышишь! А? Звони при мне в полицию, я на все готов и не собираюсь никуда бежать. Женя! Женя! Смотри на меня… Ты ведь отвечала на поцелуи, сама инициативу проявляла, гладила меня, терзала волосы, трогала, следила, значит…».

Наверное, я просто трусливая дрянь — не смогла в постели Сергею отказать!

Ну, наконец-то! Долгожданная булькающая музыка на трансатлантический дозвон. Глубоко вдыхаю и быстро вытираю начинающийся слезопад.

— Эухения!

Серьезно?

— Мам, привет. Пожалуйста… — тихонечко бешусь и искривляю рот.

— Все-все, детка. Больше не буду, ты так раздражаешься, словно я тебя ругаю. Красивое же имя, чего ты, в самом деле?

Не слушаю материнское сюсюканье, зато внимательно рассматриваю окружающую мою родительницу домашнюю обстановку:

— Ты там одна? — заглядываю ей за плечи.

— Детка, ты попросила, я выполнила! Что-то случилось, Жень? Через неделю с бабушкой все в силе, нам ждать вашего звонка?

— Конечно-конечно, все как договорились.

Нет-нет! Личную жизнь, хоть и с матерью, я уж точно не буду обсуждать. То, что произошло останется в моей памяти или сотрется раз и навсегда, но это только между нами, между мной и Сергеем. Зачем тогда внепланово я выперлась на связь? Соскучилась? Или просто нервы пощекотать?

— Мам… — опускаю взгляд на дергающиеся руки. — Я…

— Женька, не пугай меня. Что-то с бабушкой?

— Нет-нет. Бабуля здорова…

Вернее, она удивительно здорова на те возрастные баллы и на выписку из амбулаторной карты, которыми сейчас располагает ее дряхлый организм.

— Как твои дела? А?

— Нормально, мама. Я не об этом… Я… Я…

— Женя, правда, — мать дергается и заламывает руки, — детка, что с тобой? Работа? Что-то не выходит, не получается или опять неприятности?

Проглатываю горечь и отрицательно качаю головой.

— Ты не больна? У тебя все нормально?

Да! Да! Все обошлось… Вернее, все так, как и должно быть.

— Мам… — мычу и тут же резко затыкаюсь.

— Женя! — мать кричит и упирается руками в стол, приподнимается со своего места и устремляет лицо, шею и даже пышную грудь фактически через экранное стекло мне в нос. — Я хочу, чтобы ты срочно переехала в Гавану, к нам, к своей семье. Ты… Господи, — она словно задыхается от гнева, падает обратно в кресло и скрещивает руки на груди. — Ты не способна жить сама. Не способна… Все всем доказала и, прежде всего, себе. Я в этом абсолютно уверена — никаких сомнений. Это же какая-то нервотрепка — невыносимо! Ты не живешь, а мучаешься. Издеваешься?

Мать отвернула голову, рассматривает что-то рядом, где-то в комнате, по-моему, с левой стороны:

— Тебе послезавтра стукнет тридцать лет, а такое впечатление, что три несчастных года. Ты, как дитя, ей-богу, слишком инфантильная и мнительная особа… Этот твой романтический

настрой совершенно не вяжется с тем, чем ты по жизни занимаешься. Это же какой-то чертов бред. Ты и точные науки! Да кому рассказать… Не могу! Ты… Ты… Это противостояние такое? Испытание на прочность, закалка нежного характера? Женя, сколько можно ждать? Хватит, я так полагаю. Пожила сама, понюхала пороху, удовлетворила интерес, по-моему, пора двигаться дальше. В конце концов, здесь вся твоя семья. Я, братья и отец. Милая?

— Мам, ты же знаешь, что я не хочу жить с ним, — тихонько отвечаю.

— С ним? — она возвращается ко мне в анфас и щурит правый глаз. — С ним? Ты сейчас серьезно, Женя? С ним? Он твой отец, в конце концов.

— Извини, — шепчу и еще ниже опускаю голову, — я не могу. Правда-правда! У меня ведь тут работа…

— Какая работа? — мать язвит и выпускает желчь. — Чем ты занимаешься? Конкретно? Пишешь диссертацию — вечная аспирантка, книжный червь, завсегдатай университетской библиотеки; обслуживаешь студенческие заказы на жалкие контрошки, курсовые проекты и работы; бегаешь, как заяц, за своим новым научным консультантом? Что именно входит в твои должностные обязанности? И какой финансовый выхлоп от твоей конченой науки? А? Ты ведь себя похоронила во всем этом! Нет собственной семьи, нет мужа, нет детей. Ты, детка, женщина, а не дряхлый академик, ты красивая и нежная, а не жалкий сморщенный со степенью старик… Не могу! Просто нет слов, Евгения! Ты очень быстро довела меня! И десяти минут не прошло, как я уже на взводе! Талантливая дочь, нечего сказать!

Определенно, мама зла!

— Мне все нравится и все меня устраивает…

На это я не жалуюсь? А должна?

— Да я не сомневаюсь в этом, только не обманываешь ли ты при этом саму себя? Привыкла, что все в жизни по твоему плану, шаг вправо или влево — расстрел, без права пересмотра и надежды на помилование. Жень, ты ведь не приветствуешь в своей жизни изменений. Чуть что произошло, все — конец света, армагеддон! Тушите свет! Ты, детка, кстати, учишь язык?

Шустро она с темы перескакивает! Так я сейчас ее солидно огорчу!

— Нет.

— И?

Мы сейчас с ней кириллицу перебирать, что ли, будем?

— Не собираюсь. Трудно с этим, филология — абсолютно не мое.

Мать резко поднимается и выходит из обзора камеры.

— Мам, мам, — веду рукой по гибкому экрану. — Мам, пожалуйста, вернись.

Теперь сижу сама, как будто в гордом одиночестве, и молча пялюсь в кубинскую, за три девять земель, среднестатистическую квартиру. Изредка посматриваю на часы и спокойно жду. Она испытывает меня на прочность, я не пойму?

— Мам, — еще раз пробую. — Мамочка…

Слышу где-то в комнате какую-то возню, затем громкий женский вздох и мама снова возвращается к экрану. Плакала? У нее очень красный нос и слипшиеся нижние ресницы, еще блестят глаза и хаотично дергаются руки.

— Прости меня, — вожу указательным пальцем по экрану и пытаюсь снять пиксельную мамину слезу. — Пожалуйста…

— Жень, я ведь никогда не пользовалась твоей любовью ко мне, к матери…

Это был вопрос, и я должна уже что-то ей ответить? Набираю воздух, вытягиваю губы, шумно выдыхаю через зубы и только-только начинаю открывать свой рот, как: