Любовь нас выбирает
Шрифт:
— Это?
Улыбается:
— Нет, Надежда. Там, — отрицательно головой качает, а подбородком задает мне более точный пункт назначения. — Возле твоей правой руки. Круглое такое блюдо в корзиночке, там пять ячеек. Видишь? Орешки, семена, красный перец…
— Эта тарелочка?
— Можно и так сказать. Вообще-то это «однопорционное блюдо, разделенное на несколько ячеек». Но не столь важно. Ты мне не поможешь?
— Нужно отнести?
— Желательно, — зачем-то уточняет. — У тебя все в порядке? Ты как будто плачешь или задумалась о чем-то? Надя?
—
— Наденька, ты как?
— Я… Максим! Я… Не знаю. Там как будто что-то мешает, сильно внутренности распирает, словно… Не могу ноги свести. Хотя… Очень хочу!
Мне кажется, я тихо плачу, а он мое лицо облизывает или целует? Слизывает влажным языком и очень мягкими и теплыми губами всю влагу на щеках и подбородке собирает.
— Перестань. Не надо плакать. Тшш, все хорошо. Прости меня. Ты такая соленая девочка! Как ты ножками только ходишь? Суставы от шипастых кристаллов не болят? Маленькая моя женщина…
— Мне больно. То есть, очень непривычно, ты там внутри, а мы с тобой теперь, как один человек. Ты ведь во мне?
— А ты как будто бы во мне, хотя и не должна быть там — это тоже необычно, но все пройдет. Ты сейчас привыкнешь, отпустишь и себя, и меня, и я смогу двигаться, ну же… Надь, будет хорошо, пусть и не сверхъестественно, но это только первый раз. Потом уже не будет больно. Обещаю…
— Обманываешь? Опять!
— Нет, детка. Расслабься и не зажимайся. Сейчас, потерпи еще немного…
— Потерпи немного. Тем более день рождения только раз в году.
— Я отвыкла от такого и, наверное, больше не люблю все эти сборища, содержащие компромат на вынужденного виновника торжества. Выглядит, как настоящее интеллектуальное соревнование, кто больше секретов вскроет, не задев или, наоборот, задев честь и достоинство этого человека.
— Странное сравнение. Ты перегрелась, видимо! Идем, а то слухи поползут. Мы людей заинтересуем долгим отсутствием на кухне. Тут хоть и открытое пространство, но все же…
— Слухи?
— Там Лешка остался без присмотра, а он, с его же слов, весьма «не сдержан на язык». Он…
— Я не пойму, зачем ты ему сказал? — грубо перебиваю. — Это надо было делать? Именно ему? Или ты решил так утвердиться в глазах юного и только подрастающего поколения? Это подло!
— Сейчас хочешь об этом поговорить или может быть потом, наедине, например, без посторонних глаз, ушей и голодных ртов. Надь?
— Ты ему похвастал, что ли? — прищуриваюсь и беглым взглядом прочесываю его лицо.
— Чем или кем?
— Прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
Он подходит ближе, своей грудью на меня напирает и с вызовом в глазах смотрит сверху вниз:
— Не понимаю! Абсолютно! Чем я должен
— Проехали! Все! Стоп! Забыли!
— Вряд ли, — отставляет еще подальше, в сторону, то, что взял раньше, и демонстративно скрещивает свои руки на груди. — Внимательно! Говори, Надежда! Сейчас! Хочу знать!
— Пойдем к гостям, — кручусь, что ни попадя хватаю, но отчаянно намереваюсь взять эту чертову менажницу. — Извини меня. Я вспылила, теперь все. Отпустило! Я помогу тебе. Ты сказал, взять это?
— Не утруждайся, пожалуйста. Я сам! Поставь на место, а то ненароком перевернешь. Руки дрожат, подбородок дергается. У тебя истерика, паника или нервный срыв? Призрака увидела или воспоминания покоя не дают?
— Ты…
— Я сказал, обойдусь, — с презрением выплевывает, а затем бесцеремонно мне указывает, — а ты умойся и приведи себя в порядок! Ведешь себя, как откровенная рохля, любимая самостоятельная взрослая «золотая кукла» Прохорова.
— Ты опять?
— Что именно?
— Повернутость на моей фамилии или это зависть положению и моему отцу не дают тебе покоя, или…
— Или это просто ненависть к тебе. Вероятно даже без привязки к какой-либо фамилии.
— Ты, ты…- захлебываюсь словами. — Зверь…
А у Максима сейчас очень гордо вздернут подбородок и чересчур надменный вид. Он рвет и мечет, бьет наотмашь, о последствиях совсем не думает — я всей своей тщедушной фигурой стою открыто под его ненавидящим шквалистым ледяным огнем. Но долго не смогу, не выдержу! Отворачиваюсь и быстро дышу — не увидит мою слабость, я ему не сдамся. Тут же плотно прижимаюсь животом к рабочему столу, закрываю двумя руками лицо и… Не плачу! Не плачу! Просто молчаливо перетерплю.
— Прости меня, — шепчет в ухо и осторожно трогает меня за плечи. — Слышишь, прости. Не хотел, кукленок! Сам знаю, что сильно перегнул. Ты заставляешь нарушать все правила приличия, у меня срывает крышу от тебя, твоих слов и фраз, как будто бы с оттенком безразличия, но я же понимаю, что ты злишься на меня и хочешь свой словесный нож во мне еще сильнее прокрутить. Поэтому я говорю то, что даже и не думаю. Понимаешь?
Слов нет, но я всем телом его прикосновениям сопротивляюсь — сильно дергаю плечами, широко толкаюсь задом, при этом яростно кручу головой.
— НЕТ! Пошел прочь и убери от меня свои руки. Твои прикосновения неприятны и, более того, противны. Не распускай их — я этого не разрешаю, а ты сильно много на себя берешь. Кто ты такой? Пошел на хрен!
— Хватит! — шепчет. — Я прошу тебя, хватит-хватит. Надя! Нужно перестать! Не вспоминай, не провоцируй и не прилетит ответка, слышишь?
Максим обхватывает меня на уровне груди двумя руками и прижимает спиной к себе.
— Отпусти, придурок. Я тебе говорю? Отпусти, кому приказываю! — злобно сквозь зубы говорю.