Любовь нас выбирает
Шрифт:
Все просто, Прохорова! Я не хочу жить в твоем доме, не хочу чувствовать себя какой-то приживалкой с полной силой и грандиозными нереализованными возможностями, не хочу быть обязанным твоему отцу, потому что…
— Ты! Это все какой-то бред! А ты занимаешься самобичеванием и добровольным уничтожением. Что ты делаешь, Максим?
— Все нормально, кукла. Я еще здесь не обжился. Смотри, вон мои вещи! В тех коробках, на которые ты указываешь своими ручками, как раз они родимые лежат. Надь…
— Где мазь, Морозов? Я не хочу тут задерживаться ни на секунду, я помогу тебе и сразу же уйду. Это какой-то театр абсурда, искривление пространства, цирк уродов, а ты…
— Что я?
—
— Ну? Говори! — подхожу вплотную, фактически преследую ее суетливые перемещения, а мои руки просто отпадают, но я настойчиво на нее иду. — Говори, Найденыш! Я внимательно слушаю!
— Зачем все это?
— Затем!
— Макс?
— Что, Наденька? Что, Найденыш?
— Ты злишься?
— Нет! С чего ты это все взяла? — нагло ухмыляюсь.
— А что тогда? — прячет от меня глаза.
— Да ничего, кукленок, — бесцеремонно заглядываю и провоцирую ее на несознательные действия.
— Что ты делаешь? — зачем-то спрашивает, хотя и так все поняла.
— Ничего, — тихо отвечаю.
— Максим?
— Ну, может хватит звать меня? Я — здесь! — шепчу.
Попалась кукла! Обхватываю ее за талию двумя руками, при этом несдержанно морщусь от боли и точно чувствую, как разрываются некоторые уже созревшие волдыри, а липкая вытекающая из них субстанция попадает ей на ткань, я тут же прилипаю к ней, и, отдираясь от ее поверхности, делаю себе еще больнее. Я, как дикое непуганое животное, шиплю, рычу, но все равно тянусь за одним лишь поцелуем.
Блядь! Я так хочу! Ее! Только ее! И я ее целую! Теперь не вырвешься, кукленок! Тебя здесь держит голодный сильный Зверь!
*комплемент (только здесь! Угощение от шеф-повара, дополнение к заказу) — ресторан французский, но повар русский, Максим не расточает комплИменты посетителям, а лишь предлагает бесплатное дополнение к основному заказу. Во Франции все же предпочтительнее выдавать посетителям — комплИмент от шефа;
*кольбер — крокеты из риса с абрикосами по-французски.
Глава 13
— Твою мать! Надя, пожалуйста, — ловлю ее содранными в кровь ладонями и скриплю зубами, вхолостую захватывая воздух вокруг неподдающихся губ.
Держит крепко — внутрь не пускает, я же как рашпилем еложу по нежным теплым половинкам — там однозначная труба, ничего ведь не выходит. Это с трудом можно назвать даже детским поцелуем — пародия, да и только, больше ничего, смех и откровенное издевательство. Снимаю стружку и ни хрена не испытываю наслаждения. Думаю, что и кукла не в восторге от того, что я вытворяю. Я озверел и, видимо, ее пугаю! Стонет, хнычет, поскуливает и вот-вот реветь начнет. Я ее насилую, что ли? Что за непонятная реакция, словно Прохорова от всех моих действий страдает? Мой стремительный напор, по-видимому, пытка для нее?
Она ведь совершенно не дается в руки, в губы — выкручивается, отталкивается, царапается, пробует кусаться, но не сдает позиции, не выбрасывает тот самый белый флаг, а я ведь уже готов его принять — все-все забыл, понял, осознал, смирился. Твою мать, я понял! Найденыш, слышишь? Ну же, Прохорова, сдавайся и не провоцируй на необратимые последствия — я чересчур голоден и жаден! Надя! Растерзаю и не замечу, а после, конечно же, буду раскаиваться, на коленях стоять — надо бы весь этот пыл немного поумерить, успокоить так яростно разыгравшийся звериный аппетит и задушить играй-гормон, который, сука, с ней определенно уже «играет». Прекрасно понимаю и… Ни хрена не выполняю, ничего не выходит! Все зря.
Ах, какое гибкое и упругое тело — болты и гайки в моей мозговой инстанции покинули здравую половину поля и перешли на сторону аффективных разбышак. Я творю откровенный
— Куда ты, Найденыш? Надя, Надя, Надя! Стой! Пожалуйста, — аккуратно, стараясь без печатей и отметок на нежной коже, прикусываю тоненькую шейку — она пищит и прижимает ушко к плечику. — Ну, погоди, не исчезай!
— Отпусти меня! Морозов! Максим! Зве-е-ерь, ай-ай-ай! Кому сказала? — выкручивается ужом и сдирает практически по-живому, безжалостно, обожженную тонкую кожу на моих руках.
Это, сука, больно! Словно листом бумаги, да поглубже, в самый «сок» — в те мягкие межпальцевые ниши. Если бы я был девчонкой, то стопроцентно завизжал, как поросенок! Но я мужик, поэтому молчу, терплю, глотаю слюни, жую обиду, принимаю свою боль.
— Нет! Нет! Не хочу. Ты! Что ты делаешь? Пусти! НЕТ! Довольно! Ай! Ты обещал, сам ведь говорил, что хватит. Забыл? Мы разорвали связи, мы же поругались — все, все кончено, и тогда, помнишь, Макс, мы же договорились… Ты сказал, что я «тварь», чтобы больше не звонила! Ты клялся! А сейчас? Отпусти меня! Нет! Нет! Нет!
Я… Сука! Я не хотел, не то имел в виду. Прелестно! Все, как обычно. Ни хрена ведь не выходит — надо бы остановиться и прекратить этот безумный марш-бросок! Она кричит мне «нет» уже битых пятнадцать минут. Не будь придурком, Макс, «да» сегодня точно не дождешься — передернешь в общем душе, как обычно, и спокойненько заснешь. Это все возможно и реализуемо, если руки не ампутируют до рассвета завтрашнего дня — просто нечем будет «дергать» член. Такие вот мои дела!
— Хорошо! — резко отстраняюсь и поднимаю в сдающемся жесте обе изодранные в клочья травмированные верхние конечности. — Все! Все! Я отхожу. Успокойся. Расслабься и дыши носом, глубоко и ровно. Не трону! Слышишь! Кукла? Надя?
Похоже, снова мимо! Она рвано дышит и смотрит исподлобья на меня, по-волчьи, гневно, зло и с лютой ненавистью. Да Прохорова меня сейчас клеймит, таврует, как животное, преступником, насильником, еще чуть-чуть и на финал убийцей назовет! Я, определенно, с ней сейчас все линии перешел и перегнул ту палку, которую перегибать нельзя — есть давняя наспех данная глупая, да дурная, если откровенно, «договоренность», а значит, все демонстрируемое сейчас по факту заслужил, Морозов — жди спокойно решение этого суда и оглашение своего приговора. Еще чуть-чуть и уложил бы эту куклу на лопатки, а там уж церемониться точно не стал — прости, Найденыш, но я бы тебя по-всякому неоднократно отодрал. Сука! Я так хочу тебя! Это, блядь, какое-то открытие нового небесного светила, что ли? Или это вынужденное воздержание и тот самый чертов недотрах — его последствия, и я теперь кидаюсь на все, что выглядит, двигает ногами, пахнет, и просто говорит как женщина. Или все-таки это потому, что передо мной сейчас именно она?