Любовь нас выбирает
Шрифт:
Переворачиваю нас и, как обычно, оказываюсь сверху — люблю быть главным, я же шеф, и не только на ресторанной кухне. Руки опять безбожно раздираю в кровь, но боли по какой-то одному Богу известной причине сейчас практически не чувствую — так, что-то где-то, очень отдаленно, около того, но все терпимо и можно потерпеть, переждать, а рядом с ней — тем более, и не показывать виду. Шиплю, рычу и лезу бесцеремонно губами, руками, да всем телом к Наде на грудь:
— Ты… Тяжело. Не могу.
— Помолчи, пожалуйста.
— Максим? — вздыхает в мои волосы, которые руками очень шустро перебирает.
—
— Я не могу так. Извини, пожалуйста.
— Надь, твою мать. Что ты хочешь? — отстраняюсь.
Откуда только силу воли черпаю на такую дичь и бессмысленные именно сейчас о прошлом уговоры-разговоры.
— Не злись, пожалуйста. На то, что было тогда — не надо. Очень прошу. Я думала, что все само пройдет и что было это несерьезно. Не будет таких последствий и я тебя забуду, перебью, перешибу, а ты… Все ведь прожили и ладно? Хорошо?
— Сказал же, что все в порядке, — вздыхаю и поворачиваю голову к окну, наблюдая за очередным электрическим заземлением, добавляю и предупреждаю куклу. — Сейчас опять ударит, Надь…
— Обними меня, — тихо просит. — Страшно, блин, как в детстве. Это у меня никак не пройдет, до сих пор боюсь. Взрослая корова! Одни проблемы у людей со мной…
С осторожностью, очень бережно укладываюсь на нее — стонет и кряхтит:
«Тяжело, Максим, прости! Ты… Тяжелый…».
Переворачиваю нашу спаянную конструкцию и подкладываюсь всем телом под нее. Одной рукой притягиваю темную головку к своей груди, а второй массирую пружинный ягодичный ряд — Прохорова при этом предсказуемо выгибается и еще больше отставляет свой зад для несанкционированных действий. Ей нравится! Вижу, слышу, ощущаю — несомненно. Кукленок по-кошачьи ластится, чувствую, что вот-вот мурлыкать начнет — я же, как обычно, нагло и самонадеянно, по-зверски, хищно скалюсь-ухмыляюсь. Завтра… Все завтра! Если бы не эти чертовы ладони, то можно было бы и сейчас откорм ее начать. Что такое, в самом деле? Такую страшно даже к себе прижать, а вдруг нечаянно сломаю. Надька умудряется освободить руки из цепкого захвата и запустить свои пальцы в мою растрепанную шевелюру.
— Мне нравится твоя татуировка, Зверь, — поглаживает, тянет, выдирает и зачем-то припоминает тот мой вопрос. — Красиво и… Она такая огромная — на все плечо, словно твоя рука сгорает в адовом пламени.
— Спасибо.
— А что это все означает?
— Там огонь, языки пламени, кукленок. Ничего странного и двусмысленного, все прозаично. Пламя, а я стою на линии неконтролируемого огня — сегодня, то есть вчера, это тебе воочию и продемонстрировал. Сказал же, как у отца, как у Юры, не думаю, что батя вкладывал какой-то глубокий особенный смысл, когда забивал свободные участки кожи. У меня больше по площади — я в этом родителя перерос. Не знаю, на хрена? Блажь, видимо, и лишние деньги…
— Больно было? Ну, когда делал. Болело долго?
— Я этого не чувствую. Впрочем, как и ожоги на ладонях. Температуру, жар, — вот да, немного ощутил, а так… Нет, не больно абсолютно.
Сердце сейчас болит от только что слитой тобой информации о том, как лихо ты расправилась с нами тогда, гребаные шесть лет назад. Вот это определенно больно и мучительно! Мучительно предполагать,
— Ты ведь больше не предложишь, Макс?
Застыл и не дышу… Прелестно! Умеет кукла ставить на повестку дня, в мое мыслительное меню, неразрешимые провоцирующие на ненормат вопросы.
— Надь…
— Я проморгала свое счастье, да? Максим? Поздно? Время вспять не повернуть? — приподнимается, упираясь ладошками мне в грудь, пытается по глазам читать. — А ты уже перерос этот этап и дальше двигаешься… Можешь не отвечать… Все поняла.
— Наденька, пожалуйста.
— Не предложишь, — опускается и утверждает шепотом. — Прости, прости, прости…
— Выходи за меня…
— Максим, — бегающий взгляд и припадочное дерганье руками.
Блядь! Ненавижу, когда она так делает! Что теперь не так? По-моему, именно сейчас все закономерно, и мы движемся накатом к нашему логичному финалу. Что ей надо? Вот! Я все решил за нас. Вот же выход.
— Надь, тебе не нравится кольцо?
— Максим…
— Поменяю. Съездишь со мной и выберешь сама, какое захочешь. Это не проблема. Выходи за меня замуж, Прохорова. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Слышишь, Найденыш, в любом случае.
— Это…
— НАДЯ, ОЧНИСЬ! Я предлагаю тебе стать моей законной женой. Ты хочешь подумать?
— Мне всего лишь восемнадцать.
— Прелестно! Ты — совершеннолетняя, а я — не извращенец, совративший юную девчонку. Не понимаю…
— Я думала о том, чтобы поехать в столицу учиться. Максим, как теперь…
— Морозовой поедешь — я отпущу. Ты… Я с тобой поеду, там найду работу — мы проживем, там много ресторанов, в конце концов богатенькие тоже жрут. Надь… В этом, что ли, все дело?
— Максим, Максим…
— Хочешь, чтобы на колено встал, — произношу и, не дожидаясь ее ответа, преклоняю левое колено. — Выходи, Найденыш, за меня замуж, будь моей женой. Я…
— … — не смотрит, куда-то вверх направляет взгляд и дергает по-детски коленями.
— Это положительный ответ? Ты молчишь, а молчание — знак безоговорочного согласия?
— Что скажет мой отец, когда узнает?
Он ничего не знал о нас. Не знал и даже не догадывался? Твою мать, Прохорова!
— Не предложишь, — шепчет и рисует пальцем пламя на втором плече, свободном от татуировок.
Я был женат, Надежда, фиктивно и законно. Сейчас, в настоящий жизненный момент, меня не интересуют женщины и юридически оформленные с ними отношения. Я хочу быть рядом только со своим единственным сыном.
— А ты бы согласилась? — вдруг задаю вопрос.
Спит, что ли? Ничего не отвечает, но ручонкой водит, стало быть, жива: