Любовь нас выбирает
Шрифт:
«За что мне теперь, сука, перед ней оправдываться и извиняться? — На сегодня наш разговор окончен, ничего не буду говорить!».
За что? За что? За то, что тогда в кармане брюк держал кольцо, с тем самым маленьким размером в 15 единиц, что умолял ее в той жопе мира, стоя на коленях, выйти за меня замуж, что все, что с нами случилось… Это же ведь не случайность:
«Надя, это и была та самая детская, ранняя, оттого надежная и настоящая любовь!»,
а ты своим враньем, изощренным, подлым, наглым взяла и безобразно разорвала нас. Тварь! Да я был прав тогда, когда орал
Я не хочу ее извинений. Словесных точно не хочу. Пусть принесет их в иной форме. А для начала пусть просто закроет рот — в этом сам ей помогу. Целую жадно, по-хозяйски, но без звериного напора, как никогда раньше себе не позволял. Не было такого между нами все те долбаные шесть лет назад, все было совсем не так — мы, вроде как, боялись осуждения, людской молвы, надзорных взглядов ее родителей, наверное; прятались, как воры и убийцы, скрывались от мира, любились два дня в неделю, иногда и три, а потом обратно в город возвращались, пропахшие любовью, сексом и друг другом. Я говорил своим, что еду по неотложным делам, так называемая «эксклюзивная еда на вынос» из элитного ресторана, брехал, что, вероятно, задержусь — такая вот своеобразная командировка, а потом счастливый возвращался…
— Максим, ммм, я, — стонет в рот.
— Да помолчи ты, кукла. Вкусная, красивая. Иди сюда, поближе…
Пересаживаю ее к себе на пах:
— Не нужно, Максим. У тебя больные руки, а еще ты очень злишься на меня, я ведь вижу, все-все чувствую. Я не хотела, прости меня. Везде виновата, но я и наказана сполна за то, что натворила. Видишь, никого не осталось — друзей растеряла, связей не приобрела, любовь не встретила, карьеру не построила, даже профессию нормальную не освоила, все с какими-то препонами в жизни у меня. Все не подходит. Кто или что не подойдет — все ведь не то. Из-за тебя, наверное. Ты слишком планку высоко поднял…
— Злюсь, кукленок! Сильно, очень-очень, я растерзать тебя хочу. Была бы моя воля, выпорол, как следует, по розовой жопе, ремня бы хорошо надавал, да жалко кожу. Но ничего не будет, не дрожи, ты ж не ребенок, хоть и с детскими, инфантильными, рассуждениями, — раскрываю шейку для себя и тут же нахожу ту бьющуюся артерию. — Сладенькая, словно уже ждет меня. Можно просто поцелую?
Ловлю глазами ее «да». Скучал, скучал, скучал… За женщиной, за такой лаской, за простой человеческой близостью, ведь, сука, никто не приголубил меня. Не потому, что некому — сам просто не давался, а с ней вот заслонки сорвало и опять в какой-то водоворот несет меня.
— Я не хочу…
— Не будет, обещаю. Просто побудем вместе под этим ноябрьским странным дождем. Ну же, — прикусываю кожу именно в том месте, где она любит и знаю, что уже даже ждет.
— Прости меня, пожалуйста, — выкручивается из моих объятий, и сама вдруг крепко обнимает, шепчет быстро в ухо. — Максим, пожалуйста, слышишь? Прости, прости, прости. За тот обман с отцом… И еще за то, что ничего не получилось тогда. Ты ведь хотел…
— Не будем об этом, хорошо? — освобождаюсь и настырно перехватываю инициативу. — Можно снять, — не дожидаясь положительного ответа, уже нацелился на
— Угу, — поднимает руки и смотрит в глаза. — Максим… Я…
— Ничего не будет. Я просто хочу почувствовать тебя, вспомнить, как это с тобой. Кожа к коже, понимаешь? И в конце концов, ты же ведь раздела меня, — указываю подбородком на свою грудь. — Так что, можно сказать, что я имею право на ответный жест, Найденыш…
Ее глаза стремительно увлажняются, а очередной громовый удар заставляет вскрикнуть и опустить руки:
— Господи! Опять!
— Надь?
Она сама снимает эту бесформенную тряпку и остается в одном бюстгальтере, но раздетая лишь по пояс.
— Ты не ешь? — исследую руками ее анатомическую картину. — Надь, что такое? Ты так сильно похудела…
— Тебе не нравится? — изумленно спрашивает.
— Это слишком дико. Я помню, например, вот здесь, — осторожно прихватываю указанное место, — небольшой жирок, а сейчас… Тут одна кожа. Надь…
— Мне очень холодно, — съеживается и прикрывает руками свою грудь.
— У-у, не надо — разворачиваю и возвращаю в исходное положение. — Мне кажется, ты была плотнее или, — как-то злобно усмехаюсь, — я все-таки тебя забыл. Вот же сука!
— Плохой аппетит, еда не радует, Морозов. Так бывает. Много двигаюсь, но мало употребляю пищи. Не вижу никаких проблем. А? Что?
— Я просто говорю, что вижу твой хребет, Надежда. И да, — устремляю взгляд строго ей в глаза, — мне не нравится, что ты слишком хрупкая, субтильная. Это все неправильно. Займусь твоим здоровым рационом, не откладывая в долгий ящик, прямо с сегодняшнего утра.
Обхватываю ее за тонкую до жути талию и еще плотнее усаживаю на себя. Она все-все чувствует — мое звериное желание, страсть, гнев, злость, бешеную жажду обладать, но абсолютно этого не боится — вижу, что следит, за каждым мои действием, но совершенно не препятствует и не отклоняется назад.
Глазами ей показываю, что сейчас намерен грудь поцеловать — Надя выгибается и предлагает все сама. Прелестно! Вот тут мои тормоза сейчас и полетят, а неадекватные решения откажут здравому рассудку!
Осторожно всем своим лицом, губами, носом, заросшими щеками, касаюсь зовущих на подвиги верхних выпуклых частей кукленка — красивый светлый кружевной бюстгальтер с отсвечивающими розовыми сосками хорошо приподнимает ее и без того аппетитные формы, за это я не в обиде; носом, по-собачьи, словно нюхаю и кость ищу, прохожу ту самую ложбинку и все-таки, не сдержавшись, выпускаю зубы в партерный ряд — клыками и резцами прикусываю ее правую «красотку».
— Ай, — все ощутила и дала тут же о себе знать. — Ай-ай-ай, — пытается соскочить с моего рыла.
— Ну-ну, перестань. Было ведь не больно, — поднимаю голову. — Врать не хорошо. Помнишь?
На хрена сейчас ввернул, напомнил про охренеть какой шестилетний ее косяк? Кривит лицо, громко дышит, сопит, вздергивает подбородок — собирается поплакать, маленькая манипуляторша? В моих планах этого сегодня нет и не предвидится, как говорится, еще не время и час расплаты не пришел, да и наказание, если честно, я до конца ей не продумал.