Любовь нас выбирает

Иголкина Леля

— Мадина, я не понимаю, что он говорит, и почему такое поведение.

— Он тебя забыл, Максим. Два года ведь прошло — он тебя не видел. Я…

— Совсем не говорила обо мне, даже не вспоминала, словно и не было ничего? За что ты так со мной? Обидел? — перебиваю, слишком больно слушать о том, как сын быстро вычеркнул меня из своего ближайшего окружения.

Я не сержусь — он ведь очень маленький, ему трудно принимать какие-нибудь слишком взрослые и не по его возрасту решения, Ризо будет плыть по течению, которое ему благополучно изберут.

— Извини, — мне в глаза

совсем не смотрит, лишь щекой прижимает детскую макушку и как-то крутится вокруг своей оси, как будто укачивает и без того сонного сына. — Извини меня, я не хотела. Я…

— Он не мой? Мадина… — хочу узнать об этом именно от нее.

— Я не хотела, — еще раз слабое оправдание повторяет.

— Он не мой? — задаю вопрос. — Ответь, пожалуйста, мне важно, я не смогу вас отпустить, зная, что…

— У нас с тобой не получалось, Максим. Не знаю, в чем было дело, но я не беременела, мне нужно было родить гражданина этой страны. Пойми меня, там у нас…

— Азат Зауров? Это ведь его сын? — спрашиваю сразу в лоб и прямо, зная, что при ее положительном ответе на этом и закончим, я точно не стану дальше продолжать.

— Максим…

— Благодарю за честность, — подхожу к ней ближе и все-таки пытаюсь развернуть к себе малыша. — Ризо, ну? Детка, повернись ко мне? Малыш, в последний раз.

Мимо! Он совсем не смотрит на меня, а если вдруг встречаемся с ним взглядом, то он кривит рожицу и трет уже слегка заплаканные глаза.

— Можно? — спрашиваю разрешения у бывшей, чтобы поцеловать головку сына.

Она кивает, тогда:

— Будь добра, повернись ко мне спиной, хочу видеть его личико.

Мадина поворачивается, а Ризо сейчас как раз на меня смотрит. Я склоняюсь в последний раз к этому ребенку и очень тихо говорю:

— Прости меня, сынок, если вдруг обидел или не был или не буду рядом в твой самый важный в жизни момент, или… Я не знаю, заранее у тебя за все, за все прошу прощения. Слышишь, детка? — глажу осторожно по темным волосам и одновременно прикладываюсь к ним губами. — Не обижайся на меня… Я тебя люблю!

— Мами, — он ноет и отталкивается от женского плеча, затем приподнимается и все-таки протягивает мне обе руки, — мами, мами…

— Ризо, зайчик, прости меня, родной мой, и прощай, — знаю, что голос дрожит, глаза бешено блестят, чувствую, как сильно дергаются мои губы, даже блядские ладони скрипят и напоминают про семидневный масляный ожог. — Золотко мое, прощай. Детка, будь мужественным парнем, настоящим мужчиной, маму береги и охраняй. Ну-ну, чего сопливишь щеки и ладони? Как не стыдно — такой уже большой! А ну-ка прекращай! Ризо, Ризо, сыночек… Я прошу, не надо плакать. Все будет, сыночек, хорошо!

И в этот момент, где-то вдалеке, но в то же время рядом, на лестнице на наш второй этаж, я краем глаза замечаю Надю, наблюдающую за нашим наспех выдуманным прощанием с моим фиктивным сыном. Она как будто черта из преисподней случайно встретила — глаза так широко раскрыты, что даже страшно, как бы идеальные яблоки с голубой каемкой с черной точечкой посередине, не выкатились на до блеска выдраенный ресторанный пол, а сжатые до побелевших костяшек кулачки стопроцентно

уже искусаны ее острыми зубами — держит крепко возле рта, от лица не отпускает. Этого я точно не ожидал! Твою мать… Ни хрена ведь не сказал, да, блядь, и не должен был. С чего бы? Обойдется, тем более что по факту никого у меня и нет. Она ничего не знает о Ризо, о моем… Не-сыне! Зато прекрасно помнит, что произошло тогда, между нами, в том заезженном от наших частых посещений гостиничном номере…

— Максим, я…

— Ты выйдешь за меня?

— Мы ведь ничего не знаем, а вдруг не получилось и я не беременна…

— Это совершенно не меняет содержания моего предложения. Выходи за меня. Найденыш, хочу, чтобы ты стала моей женой.

Зачем опять все это прогоняю? Морозов успокойся и иди, зверь, спать!

— А если я беременна…

— Тогда я очень рад! Надя, куколка, я так хочу ребенка. Сына или дочку. Да без разницы, если честно. Надь?

— МНЕ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ!

— Найденыш, это же хорошо. Молодая мамочка. Подумай о нашем малыше…

— Как я скажу об этом отцу?

Нашему ребенку сейчас было бы… Сколько? Сука! Сколько? Не могу посчитать, сбился в этих годовщинах. Наверное, только пять…

Они уехали через пятнадцать минут после моего расклеившегося прощания — Ризо сопел уже на Велиховском плече, а Мадина настойчиво наигранно пыталась долбаную скупую слезу пустить, я в тот жалостливый момент невоспитанно и бестактно отворачивал морду, сам же одновременно с этим действом высматривал ее, неосторожно обиженную золотую куклу Прохорова. Нет! На лестнице ее больше не было, значит, ушла, покинула место временной дисклокации и несостоявшейся нашей битвы взглядов, а у меня на один-единственный с ней разговор шансов больше тоже нет!

— Максим?

Я даже подскочил от неожиданности на стуле.

— Ты здесь один?

— Надь, я думал, что ты уже слиняла в свой отчий дом. Ходишь слишком тихо, как будто привидение…

— Напугала? — смущенно спрашивает.

— Если честно, то — да! Даже сильно, кукленок. Я просто не ожидал еще кого-нибудь здесь увидеть. Вроде бы все на этот день, всех обслужили и раскидали, все закончилось, прошло, — рассаживаюсь заново на том же стуле и уточняю, — у тебя еще какие-то дела, почему не идешь домой?

— Это твоя семья, Максим? Это была жена и твой ребенок…

Я ждал, что спросит. Ждал и знал!

— Не хочу с тобой этот пласт своей жизни обсуждать. Давай закончим на этом, прошу не нагнетай и без того безумный круговорот событий…

— Как их зовут? Пожалуйста, хотя бы это расскажи. Мне хотелось бы узнать немного об этом, об этой женщине и сыне…

— Зачем? На хрена это лично тебе? — с ухмылкой рассматриваю ее лицо.

— Это ведь тебя касается, — начинает что-то мямлить, — значит, важно…