Любовь нас выбирает
Шрифт:
«Максим, доверие человека легко потерять и так тяжело заново получить».
Мать была права! Вот же оно — Прохорова и ее обезумевший Зверь! Стоп! Так не хочу. Я все же сдаюсь — не могу сражаться с этой женщиной, отпускаю ее — выхода-то все равно нет. Это и выглядит, как самое настоящее насилие — держу девчонку, лежа на голой промерзшей земле.
Кукла поднимается, шмыгает носом, отряхивает джинсы, разглядывает грязные ладони и затем неожиданно подает мне руку.
— Спасибо, — я беру и опираясь на хрупкую израненную ладошку, поднимаюсь с земляного пола.
А вот это было зря! Поторопился, Зверь!
Она
— Это за обман!
Я возвращаюсь к ней и смотрю в глаза — зря, провоцирую ведь на действия — прекрасно сам все понимаю!
Ну, вот и еще одна:
— За наше долгожданное и выстраданное примирение!
Ухмыляюсь и все равно смотрю в ее лицо. Жду, жду, жду и вот она:
— За мою возможную беременность!
— Не буду за это извиняться. Слышишь, кукла? Не буду! Не дождешься! Никогда! За это — НЕТ!
Еще один удар:
— Я не прошу об этом! Я ведь и не прощу тебя за ребенка… Запомни! Никогда!
Мне кажется, что я скалюсь по-собачьи и даже дергаю, как перед нападением, своей верхней губой. Ладони превращаются в кулаки, и я инстинктивно группируюсь в стойку — она бьет меня долго, в какой-то момент я даже перестал считать, если ей от этого будет легче, то пускай. Надька останавливается внезапно, всхлипывая, плачет и по-детски отряхивает обе красные набитые ладошки. У кукленка от ударов по моему рылу руки теперь болят. Сейчас, по-видимому, мой выход — Прохорова с воспитанием Морозова закончила:
— Иди сюда! — подтягиваю грязную и заплаканную куклу, еложу небритой рожей по ее волосам. — Надь, прости меня…
— Нет, — бубнит мне в основание шеи. — Нет, нет, нет, нет — и тихо добавляет, — никогда!
— Да, — еще крепче прижимаю тело, — ты меня уже простила, Наденька. Я же вижу и даже почувствовал, ты так била, как будто…
— Я еще могу…
Отпускаю и раскрываю руки:
— Готов! Давай. Я жду!
Вижу, что дрожит, чувствую, что хочет, но — НЕТ! Нет! Все? Это новый старт, кукленок?
— Ненавижу тебя.
— Знаю, кукла.
— Просто убила бы, я бы разорвала тебя, разгрызла горло, растерзала тело и выела бы твое каменное сердце, Максим!
— Убивай, рви, грызи. Давай! — подхожу к ней ближе. — Ну? Чего ждешь? Тут нет свидетелей, Найденыш? О моем приходе сюда знает только твой отец, но он покроет свою «золотую куклу Прохорова». Я жду…
— Максим, — как вымученно она звучит. — Ма-а-а-а-ксим!
— Что, кукла? — обнимаю ее. — Что, Найденыш?
— Люблю тебя, — плачет и в мое лицо заглядывает с откровенной лаской. — Так люблю тебя, а ты… Ты? Ну, хоть чуть-чуть или нет? Максим?
— Ну-ну! Тшш, тшш, чего завелась? Надо успокоиться! Идем в дом, надо ванну принять — вся грязная, холодная, голодная. Ничего ведь не ела. Надь, ну что за дела?
Она своими зелено-черными ладошками мусолит мне лицо — пытается дотянуться до губ, при этом жмет щеки, расправляет брови, ерошит даже волосы, сжимает мою шею и просит:
— Поцелуй меня, ну, поцелуй меня. Ты же видишь? Я так хочу, чтобы поцеловал, обнял, приласкал, а не так… Было больно! Не нравлюсь я? Грязная? Да?
Замолчи, заткнись, рот закрой! Запечатываю — нет больше сил слушать ее унижение, я точно этого недостоин. Зверь — не человек! Он — животное, скотина, страшное жестокое чудовище, которое силой взяло ее, а теперь
— Люблю тебя, Максим, — успевает между поцелуем что-то еще говорить. — А ты? Не любишь? Не любишь меня? Обидела? Максим, ну, пожалуйста, ответь? Господи, это же пытка, а ты меня пытаешь…
Ждет моего ответа! Не могу, не готов, не хочу, не осилю это долбаное слово, поэтому только:
— Нет! — потом тихо добавляю. — Не пытаю, кукла. Просто «люблю»… Я теперь не знаю, как это, после всего, что между нами было и что со мной потом случилось, не могу понять, не разбираюсь в этом, не различаю — потерялся, заблудился и очерствел, видимо. Любовь — это ведь про доверие, уверенность в том другом, про надежность, про…
— Тебе нужно время, Зверь?
— … — молчу, но головой утвердительно киваю.
— Тогда я подожду…
*«Spending my time» (муз.) — песня группы Roxette, у Нади ретро-рингтон.
Глава 17
— Максим, ты не подумай, пожалуйста. Я обычно так себя не веду, — шепчет где-то рядом. — Это какое-то помутнение рассудка или полное его отсутствие, ей-богу. Самый настоящий бред и откровенное неуважение, и даже нелюбовь к себе, чтобы так сильно запустить собственное жилье и, в частности… Боже мой! — шепчет и скулит. — Божечки! Эту кухню. Что я натворила? Дура! Мне очень стыдно, как женщине. Сама не понимаю, что тут хотела произвести, но я злилась, злилась… Точно! Была не в себе!
С таким-то рвением сотрет в порошок рабочую поверхность — Надька нервничает и психует, работает и приговаривает, сама себя клянет.
— Тише-тише, грозная женщина. Абсолютно ничего не думаю, — быстро обрываю уничижительную речь кукленка. Боюсь даже представить, что она сейчас тут выдаст — ни к чему, не стоит, и так еле-еле успокоилась, а тут, похоже, по-новому начнет.
— Ты ведь даже недослушал, — вроде, как и возмущается. — Сразу перебил!
Ну, мерзавка! Ведь убираем, по ее милости, кухню, как заведенные мартышки, уже проклятых два с половиной часа, и все как-то не разгребем тот завал, организованный Надеждой за несчастные пять дней, в течение которых отсутствовали опека ее родителей и мое звериное внимание. Да ты талант, кукленок! Определенно, мощный талант — такой не согнешь и по ветру не развеешь! Ты погляди на нее, она еще и губы дует, мол, недослушал, недоглядел. Улыбаюсь от всех этих мыслей, а другие нехорошие отгоняю. Это ведь не конец, детка? Не конец! Ты сейчас там мне в любви признавалась, а потом можешь и спящему сердце выжечь, горло разорвать или что она там еще про экзекуционные меры предлагала… Думаю, что стопроцентно не конец! Об одном прошу, только бы не сбежала как тогда, шесть лет назад.
— Надь, ты мне лучше скажи, что с холодильником? — уточняю, потому как очевидно, в доме на завтрак, обед и ужин ничего съестного и приготовленного собственными руками нет. Знал бы, захватил из ресторана. А теперь что, Олежку приглашать? Пусть подмастерье притянет мне сюда пищевые баулы…
— Работает, — неуверенно добавляет, — вроде. Там много всего, Максим.
— Продукты? Ты что-нибудь реализовала?
— Папа помог, когда вещи мои отвозил.
Прохоров еще и помог? Тонкая работа, Андрей Петрович! Чрезвычайно тонкая и ювелирная — мАстерская, я бы сказал!