Любовь нас выбирает
Шрифт:
— Идем в кровать, идем в кровать, — шепчу, как заведенный, и целую выступающие из чашек, словно холодец, качающиеся полушария. — В кровать, кукленок! В кровать… Не хочу ничего ждать… Устал!
Хочу мерзавку наказать! Собой! Телом! Сердцем и душой! Жадно, страстно, зверски… Адово! Накачаю спермой до краев — встать не сможет, ноги не сведет, а завтра точно не уйдет — никуда не отпущу, никогда, все обойдется, все будет хорошо… Упрашиваю, облагораживаю и сам себя к плотскому ответу призываю… Зверь, что ты вытворяешь, твою мать!
Осторожно перемещаюсь на этом слишком хрупком теле — Прохорова
— Максим, помедленнее… Больно! Не могу…
Да я не двигаюсь вообще — пока вот даже не вошел, Найденыш! Опять обманываешь? Ну зачем? Нет, ничему ее злодейка-жизнь не учит. Просовываю руку между нами и осторожно, чтобы не спугнуть, касаюсь выступившей на половых губах вязкой влаги. Пока не очень много, но она там однозначно есть, значит, Надька настроена на наше скорейшее продолжение — размазываю смазку по всей промежности очень аккуратно, стараюсь желанный вход не задевать — принципиально оставляю без внимания. Кукленок повторяет все мои движения, дублирует, копирует, практически всем телом за моей рукой след в след идет. Охренеть! Это вот оно? То самое единение душ, сердец и тел, или меня просто клинит от холостого воздержания, и я просто надрачиваю и чушь юношескую плету?
— Что с тобой? — все-таки интересуюсь. — Найденыш, ты вся дрожишь. Страшно, холодно, противно? Что? Не молчи?
— Отвыкла… Я отвыкла. Извини, пожалуйста. Словно в первый раз… Боюсь немного. Что это такое, так всегда?
За что? За что она все время извиняется? Чего боится, я ведь с ней! Осторожно прикладываю губы к ее шее и невесомыми поцелуями подбираюсь к проколотому ушку, одновременно с этим не прекращаю движения на влажных лепестках:
— Наденька, не молчи… А так?
— Ммм… Прия-я-ятно.
— Как ты, кукла? — перехожу на плечи, ключицы, вздрагивающую грудинную пластину. Прихватываю очень осторожно, чтобы ничего «не поломать». — А если так?
Ускоряюсь там внизу, а наверху свои игры с шеей, грудью не прекращаю, если по чесноку, такой возней сам себя караю, а ведь изначально план был несколько иной. Не получается с ней жестко — физически и, похоже, что эмоционально, слишком хрупкое и «неНадежное» опасное создание, а еще… Меня притормаживают ее слишком широко распахнутые глаза! Она не сводит с меня взгляд. Я наклоняюсь — она мне вторит, следит, подсказывает, не дает свернуть; задаю вопрос — ресницами мгновенно отвечает, а если просто хорошо и чем-то наслаждается, то Прохорова веки медленно и синхронно прикрывает. Все! Я окончательно сдаюсь!
— Я…
— Шейка, кукла? А мои «укусики»… Хорошо? Хочешь? М? Организовать? — приподнимаюсь и с улыбкой спрашиваю.
— Да-а-а.
Стараюсь не укладываться всей своей махиной, удерживаю тело на весу над ней — помню о женском пунктике про «мне очень тяжело, Максим, будь человеком, не прессуй».
— Надь?
Толчок, удар лобков и мое вглубь легкое продвижение…
— Мммм…Я… Ма-а-акс… Ммм…
— Тшш, тшш, — целую подбородок, нацелившись на губы. — Все ведь хорошо. Ты меня забыла, детка! Вот в чем дело, кукленок! Но… Тшш.
Она гюрзой выкручивается и пытается найти удобную
— Нет, — пытается освободиться.
— Да, кукленок. Ты не будешь здесь руководить, — пока увещеваю, успеваю войти и выйти — Прохорова стонет и скулит. — Здесь — точно нет!
— Больно…
— А так, — не проталкиваюсь на всю длину, так слегка ее внутри касаюсь. По затуманенному взгляду понимаю, что Надька поплыла. Значит…
Неглубоко, в спокойном ритме, без излишеств в половых изощрениях, я завожу нашу на эмоциях, тогда по неосторожности, остановленную «игру». Толкаюсь «по-доброму», но плотно, словно свай вколачиваю — не болит, не тянет, немного шепчет, стонет, вибрирует и слегка искрит. Я разговариваю только с телом — оно не может врать, там для меня открыто, гостеприимно —
«Макс, добро пожаловать, все для тебя».
По отклику, по всем ее движения вижу, осознаю и понимаю, что она действительно… Ждала, ждала, ждала! Меня?
— Надя…
— Тяжело дышать… Пожалуйста…
С улыбкой переворачиваю нас, укладываюсь на спину, но из маленького тела не выхожу — она там цепко держит, узкая девчонка, а я особо и не настаиваю, лишь меняю наши главные и второстепенные роли, отпускаю «связанные» ручонки и, ухмыляясь, предлагаю:
— Найденыш, твоя очередь! Играй!
Все для нее — я, мое тело, моя душа, вся жизнь… За что тогда? Надь, слышишь, что ты натворила?
Она приподнимается все чаще, резче, амплитуднее, мощнее — Прохорова откровенно трахает меня, имеет Зверя в разных позах, доминирует, господствует и покоряет. Имеет так, как ей заблагорассудится — не возражаю, если у нее на меня такие силы есть! Но…
— Хватит, кукла, — подминаю под себя, на секунду покинул ее, но только лишь, чтобы поплотнее уложить. — Напрыгался, Найденыш? Нарезвилась? Наигралась, кукла? Дайте теперь и мне чуток тебя вкусить…
Мы — молодые, бешеные, на эмоции несдержанные, а сейчас еще и чересчур голодные. Я, лично, шесть лет ее не «ел». Помню все, как ей нравится, когда остановиться, когда все заново начать. Я трахаю, деру ее безбожно, жестко, яростно — игры, сука, кончились. Зверь хочет жрать! Нет, ни хрена не понимает, доверяет, улыбается — отошла, согрелась в моих руках и стала осторожненько подмахивать? Вот это де-е-е-ла! Не боится? Зря! Я действую широко, размашисто, от всей своей подлейшей души. Целую, кусаю, лижу и всасываю, потом причмокиваю и смотрю на то, что натворил. Я «изуродую» ей тело — шутки кончились, я, блядь, детей хочу. Прости, Надежда, но…
То бешено долблю ее, то резко останавливаюсь — смотрю, как плачет, как просит, как скулит, затем опять… Мы ходим с этой хрупкой женщиной по той огненной линии, взявшей начало с пламени моего плеча… И…
— Открой глаза. Хватит, Прохорова, играть, — шиплю и не останавливаюсь — бьюсь и под собой ее размазываю. — Смотри на меня! В ГЛАЗА!
— Я… Максим…
Толчок — стон, вскрик, скулеж и вой.
Еще раз:
«За первый год, который не со мной!».
Удар:
«А это за второй!».