Любовь нас выбирает
Шрифт:
Еще один рывок:
«На третьем я скулил — ждал, верил и еще надеялся, хотя и был с другой…».
— Максим, не могу больше… Я… Мне кажется, вот-вот…
Глубокое проникновение. Визг, затем нытье и рваный выдох ртом:
«Четвертый… Там огонь!».
Удар, удар, удар:
«Пятый, шестой…».
И… Изливаюсь, не выходя из маленького тела, пульсирую и кайфую от ее ритмичных сжиманий.
— Максим, ты не вышел, — отталкивает от себя, а я по-хамски напираю. — Обещал, обещал…
— Прохорова, успокойся, рот закрой! — шиплю.
*Голден (golden, с англ.) — золотой.
*Фроузен (frozen, с англ.) — замороженный.
*АЗ-5 (техн.) —
Глава 16
Первый день…
Без нее… Покинула, ушла, сбежала, бросила, перед этим очень сильно плакала, практически истерила, икала, выла, ныла, затем ревела и кричала, материлась, билась, даже била, а сейчас я — в мертвой тишине один. Аналогичное наказание — было, было, было, а Надежда, как и все обиженные женщины, совсем не оригинальна, повторяет ту свою изощренную карательную меру — пытает и наказывает. Это же хорошо? Ничего нового под нашей с ней Луной. Я ведь проходил уже такое, как говорится, сидя за «одной и той же партой», все помню достаточно хорошо, но не извлек тот самый жизненный урок, за это получил незамедлительную «работу над ошибками» и вполне заслуженные, даже выпрошенные «два» балла.
Второй.
Нет, не ломает — просто очень тошно и противно, не могу на свою харю в зеркале смотреть, так бы и растерзал надменную зверюгу. Макс, Макс, Макс… Что ты натворил? Вы пошли мириться, а по итогу устроили то самое несанкционированное побоище… Что это такое? На хрена?
Третий.
Вошли в отработанную и филигранно слаженную рабочую колею. Завтрак. Обед. Ужин. Добро пожаловать! А вам у нас понравилось? Если — да, то приходите еще, приводите друзей, будем очень рады, до новых встреч, друзья! Возьмите новое меню! Все бесплатно! Можно даже несколько буклетов… Это будет с нового месяца, а пока вот так… А где шеф? Максим! Что вам надо, господа?
Четвертый.
Этот уже не помню абсолютно — слишком пресно, видимо, прошел. Тут все застыло и закоченело, но рубцеваться ране не позволю — у Надьки ведь еще не зажило?
Пятый…
Это сколько? Пятерка — вроде бы «отлично» означает в школе или Прохорова придерживается иной системы оценивания результатов? Не могу — это слишком, Надя. Откровенный перебор! Целая рабочая неделя проскочила, прошмыгнула, пять дней жизни мимо, а от кукленка — ничего, ни слова, ни звонка, лишь короткие смс-ответы на мои вопросы:
«Наденька, как наши дела? Как ты?» —
«Сообщение доставлено и прочитано».
Ну и на том спасибо. Это все? Финал?
Без нее… Сука! Я ведь не согласен, точно не подписывался. Кто меня спросил? Мы такое в ту ночь с ней не обсуждали, я бы однозначно запомнил, ну уж точно не забыл. Сама решила? Это мы еще посмотрим, маленькая дрянь!
Сегодня шестой день, как Прохорова оформила официальный больничный, о чем предусмотрительно сообщила в кадры и бухгалтерию, мне вот только запамятовала сообщить. Ладно, проехали, меня ведь уведомили, все передали, значит, никаких проблем. А теперь вот на законных основаниях эта женщина не показывается на своем рабочем месте — болеет, лечится, находится на своем дневном стационаре, беспокоится о здоровом климате в нашем трудовом сплоченном
— Что скажешь, Макс?
Гришка фоном звучит где-то на окраинах моего не затыкающегося сознания — не отвечаю, сейчас, если откровенно не до него и не до признательных записок от бывшей жены — не до ее извинений, покаяний, слез и прочей лабуды.
Надя заболела. Вот что важно! Сделала вид, сымитировала, просимулировала и отыграла — так будет правильнее сказать.
— Макс?
Мы поругались той ночью, хотя должны были страстно помириться — за этим я тянул ее в кровать, думал, раз — и все сначала. Твою мать! Мы сильно поругались, очень, до крови — в прямом и переносном смысле этого слова. У меня кровоточит сердце и душа, а у кукленка разбитые и счесанные локти, щека, плечо и коленки. Мы…
— Морозов? Прием. Какого хрена я сижу здесь и рассматриваю твою блаженную рожу? Макс?
Он видит все и это все, естественно, тут же отмечает — такое скрыть практически нельзя, да я и не прячусь уже особо — то, как я без конца поглядываю на входную дверь, затем на лестницу или на кухню, говорит о том, что я тупо жду ее. Везде, как озабоченный, ищу ее! Жду, как брошенная хозяином избитая собака. Провожаю взглядом открытие двери, прислушиваюсь к женским голосам, улавливаю тихий смех или какое-то рядом шевеление. Везде-везде высматриваю, а ее здесь нет:
«У Прохоровой больничный»
— такой был весьма лаконичный ответ на мой вопрос об ее отсутствии на рабочем месте.
— Макс, у нее ведь уважительная причина. Перестань. Там какой-то чудо-грипп.
«Звериный напор и неконтролируемое желание» — ЗННЖ, по-видимому, сокращенное название для только что полученного агрессивного штамма этого супервирусного заболевания или мой шустрый головастик достиг цели, и она несколько иначе больна. Только бы глупостей не натворила эта кукла.
— Мы будем раскручивать так непредусмотрительно слитую информацию твоей бывшей? — Велихов интересуется. — Даешь «зеленый свет»? Морозов, мы в седле, коняка бьет копытом, а я свистка твоего жду.
— Нет, — отрезаю и откидываюсь на спинку стула. Сижу, уставившись в одну точку. — Нет, Гриша! Не хочу. Не будем. Пусть мальчишке повезет. Я уже за это отсидел.
Нади нет! Нади здесь нет! Вот что гложет! А со мной что тогда? Я чего так об ее законном отсутствии распереживался? Не люблю ведь — сам предположил и даже в этом уверен был. Только лишь наказать хотел за ложь ее, даже ту беспечную с предположением о моей похожести с неродным сыном? И все? Точно, Максим? Да…
— Еще раз, — Велихов щелкает пальцами перед мои лицом, пытается сосредоточить друга на общем сверхсекретном деле, — «нет», значит, «нет»? Однозначно «нет»? Или ты завтра проснешься с новым планом и мне грести придется в десять раз быстрее? Морозов, я пока не прошу у тебя собственноручно подписанного бумажного отказа от наспех выдуманной мести, но, видимо, придется попросить, чтобы ты не пошел на приступ и не устроил нам здесь непоправимый пиздец…
— Где подписать, Гриш? Готов! — тянусь за салфеткой на столе. — Бумага мягкая, но подпись будет уверенная и твердая. Поверь! Я ведь уже сказал — НЕТ! Решение не изменю, что бы там уже не случилось…
Он передал мне так называемую «прощальную» записку от Мадины на следующее утро, после нашей с бывшей и Ризо эмоциональной встречи. Велихов приперся в восемь часов утра ко мне наверх и застал сидящим с ногами на собственной разобранной кровати с ярко-алыми частыми пятнами на лавандовой простыне. Гришка скривил морду и нагло поинтересовался: