Любовь нас выбирает
Шрифт:
— Морозов! Я — ее отец, выбирай выражения, когда такое сообщаешь, я ведь могу и не сдержаться…
— … — сейчас мне нечего сказать, и я молчу.
— Будь любезен, падла, переформулируй свое признание в несколько иной форме, иначе, — он резко возвращается взглядом ко мне, а там — ярость, гнев, месть и мой неприкрытый ужас, и все это на общем фоне олимпийского спокойствия на его лице. — Она — моя дочь! Ты это понимаешь? Надеюсь, что тобой услышан мой посыл! Теперь слушаю! Ну?
— Вероятно, она беременна от меня.
— Это выдуманное «вероятно» на сколько тянет процентов, чтобы я более точно
— Да. И этого хватило, чтобы мы с Надеждой фактически подрались…
Я получил одну увесистую женскую затрещину, когда она отталкивала меня и упиралась в грудь, а я шипел, отмахивался и не выходил, наоборот, старался дальше протолкнуть себя. Мне нужна она! Если это поспособствует ее положительному решению на мое будущее предложение, значит, я буду продолжать и дальше так поступать.
— Я очень сожалею, что сделал такой единоличный силовой выбор, и прекрасно понимаю, что решать должны оба, но я хочу ребенка от нее и свою семью…
— Это ведь из-за тебя? — Прохоров прищуривается и присматривается к своему визави, затем опускает голову на фотографию, а затем резко вскидывает взгляд, направляя мне в глаза. — Тогда все случилось? Из-за тебя, Максим? Где ты был, когда она уезжала? Где ты, падла, был? Внимательно! Морозов! Ну?
— Максим Александрович? — зовет внезапно подошедшая официантка.
— Без меня там разберитесь, — в ответ шиплю.
— Олег сказал… — продолжает настаивать.
— Я сказал, сами, — рявкаю с бандитским свистом, не глядя на девчонку. — Я занят, неужели трудно подождать.
— Извините…
Где я был? Где я был… Я был тогда…
Пил в той гостинице, пил, как проклятый, как сапожник, три «счастливых» дня — четверг, пятницу и субботу, а в воскресенье вечером Смирняга нашел меня:
— Да ты дебил, МаксиЗверский! Охереть! У тебя полнейшая интоксикация. По тебе вытрезвитель плачет, братуха. Фу! Твою мать! Батя, я его нашел, — Лешка орал в трубку своему Смирному отцу. — Да этот «не пойми какой урод» в явном неадеквате. Привезу в багажнике, весь салон мне заблюет. На хера я с ним вожусь? Да понял, пап, все понял…
После того все еще спокойного разговора на следующее одинокое утро, в придорожной кофейне, когда я все-таки ее нагнал и потребовал хоть каких-то вразумительных объяснений, а не бессмысленных записок каллиграфическим почерком ребенка, мы встречались еще раз с ней накануне отбытия Надежды в столицу нашей родины. В последний, сука, раз! Вот тогда я сказал то, что говорить было нельзя, а потом тупо развернулся и налакался всего дешевого пойла, которое смог собрать с прилавков в магазинчике на заброшенной заправке — хотел запить, залить, заглушить все долбаные слова, которые орал ей в красивое дрожащее от испуга лицо. Этот разговор войдет в анналы нашей с ней истории…
Да я так об этом сожалею, что словами точно не передать, а Надька каждый раз вспоминает именно его, как наше стопроцентное ТАБУ и глупую «о том, о чем нельзя» ДОГОВОРЕННОСТЬ…
—
— Максим! Не смей так о моем отце, я тебя типа обидела, а не папа… Ты его не знаешь, он…
— Что? Твой единственный мужчина? Твой идеал! А я не попадаю под выданные тебе параметры-стандарты, да? А тебе не кажется это аморальным, что каждый раз, когда я трахаю тебя, я словно соревнуюсь с твоим великолепным папой? Когда там снизу ты смотришь мне в глаза, ты видишь его…
— Я ему все рассказала… Заткнись и успокойся, ты ведь этого хотел. Жениться, нарожать детей, зажить в свое удовольствие, Морозовой меня сделать, поехать покорять столичные клубы-рестораны?
— Что? — я не поверил. — Что «все»? Что ты рассказала?
— Да! Да! Да! Нам нельзя! Вот его ответ. Все. Отпусти меня, урод! Мы — родственники, конченый Зверюга. Ты трахал свою двоюродную сестру! На этом все! Отец тебя убьет, если еще раз ты подойдешь ко мне со своими плотскими утехами. Пошел прочь! Козел!
— Она живет у деда, Максим. Еще раз повторяю! — Прохоров поднимается со стула и выпрямляется, теперь мы с ним — глаза в глаза. — Благодарю за кофе. Сколько я должен…
— Не надо, Андрей Петрович. Я…
— Максим, я ведь попросил, не старь меня. И еще, — обходит стол и становится ко мне поближе, — у Надьки чересчур тяжелая судьба. С самого детства, практически с рождения, девчонке не повезло с отцом, но крупно подфартило с матерью. Надеюсь, первое компенсировать с помощью любящего мужа. Я поддерживаю тебя, если это важно, ты — неплохой парень, да и Юрка постарался — вижу руку мастера, тебе бы к ним со Смирновым в часть — отличный был бы спасатель, всем руку помощи подашь, всех спасешь и даже в жертву принесешь себя… Ты мне нравишься, Морозов. Слышишь, Макс? Я не против ваших отношений, но без силы. Запомни, за Надежду я могу… Короче, разберитесь без меня? Лады?
— Спасибо, — шепчу и опускаю глаза.
— За что?
— За ключи и за Надежду.
— Поживем-увидим, Макс, поживем-увидим. Пока! Ты ведь поедешь к ней туда, проведаешь, посмотришь? Там тихо, хорошо. Как раз для молодой влюбленной пары. Так я могу не волноваться за свою дочь?
Безусловно! Я не стал ждать окончания своего рабочего дня. Все полномочия возложил сегодня на вездесущего и вещего Олега — он за первую половину смены чересчур задрал меня своими просьбами, неуверенной подачей и какими-то странными подливами, вот я и дал шанс парню искупить свою вину делами, то есть заячьими потрохами. Пусть наращивает опыт и получает оплеухи сегодня за меня. Вызвал такси, назвал нужный адрес и через каких-то двадцать минут был уже на том самом месте.