Любовь

Чекалов Иван

Нет, это было слишком фамильярно. Лучше так:

Любезный Исаак Н.! Не хотите ли вы пригласить меня в кафе?

Что это за дурацкое кокетство? Нужно быть скромнее, проще. Как-то так:

Любезный Исаак Н.! Я хочу пригласить вас в кафе! Я вас люблю!

Ну кто же говорит: «Я вас люблю!» на первом свидании? Что за ерунда!

К тому моменту, когда за окном стемнело и пришлось включить искусственное освещение, Мария Александровна перебрала в голове уже сотню слов. Ничего не подходило. Все получалось глупо, бессмысленно

и по-девчачьи. Но она-то уже не девочка. Давно уже совсем не девочка. Она вновь поглядела в зеркальце. А что, если дать волю мышцам? Отпустить всю фальшь? Мария Александровна расслабила тело, и в ту же минуту на ее шее выступила чудовищная морщина, глубокая, как Баренцево море. Под подбородком показался еще один, чуть поменьше, а щеки сдулись, как два воздушных шарика.

Консьержка взяла себя в руки, отложила зеркальце. До конца рабочего дня оставалось всего полчаса. Сейчас или никогда. Для слабости нет времени. Надо быть сильной, мужественной и молодой.

Доктор физико-математических наук Исаак Н. явился перед Марией Александровной через одиннадцать минут. В каждой руке он держал по мусорному пакету, а на носу его болтались старомодные очки в роговой оправе. Мария Александровна затаила дыхание. Вспомнила все фразы, которые успела приготовить. Но стоило Исааку Н. появиться прямо перед ней, как сердце консьержки застучало в темпе паровоза и заглушило все слова, кроме трех самых главных, которые Мария Александровна поклялась сегодня не говорить.

— Я вас люблю!

Исаак Н. поглядел на Марию Александровну затравленным взглядом, переступил с ноги на ногу. Мусорные пакеты болтались в его руках и стукались о стену. Наконец он очнулся, поклонился консьержке и выдавил из себя:

— Благодарю, Мария Александровна. Доброго вечера.

И, как есть, с двумя мусорными пакетами, бросился обратно в свою квартиру.

Мышки утешали Марию Александровну как могли. Приготовили ей ужин, накрыли теплым пледом, потерлись усиками. Без толку. Мария Александровна рыдала, размазывая сопли о подушку, и вопила:

— Я старая!

Через полчаса, когда стало окончательно понятно, что в ближайшее время консьержка не угомонится, мышки собрались на совет в дальнем углу комнаты и приняли важное решение.

Доктор физико-математических наук Исаак Н. большими шагами пересекал свою комнату. Конечно, он тоже был влюблен в Марию Александровну. Но, по его математическим понятиям, любовь должна была развиваться совершенно иначе. Не так, с наскока, как она возникла перед ним теперь. Поэтому доктор физико-математических наук Исаак Н. большими шагами пересекал свою комнату и считал интегралы — чтобы успокоиться. Этому занятию он мог предаваться многие часы. Но тут в дверь кто-то постучался.

— Да?

Нет ответа.

— Кто там?

Тишина.

Исаак Н. посмотрел в глазок — на лестничной площадке было пусто. Открыл дверь. И в то же мгновение четыре мышки связали его ноги, четверо забрались по брюкам на рубашку, а оттуда связали его руки, и еще четыре, оттолкнувшись маленькими ножками от группы на торсе доктора физико-математических наук, допрыгнули до его лица и приложили ко рту Исаака Н. салфетку с хлороформом. Он даже вскрикнуть не успел. Грохнулся во сне, словно только этого и ждал.

Мышки времени даром не теряли. План был продуман до крошечных мелочей. Они нашли на рабочем столе Исаака Н. изгрызенную ручку и пару линованных листков, поднесли все это к его руке. Вдвенадцатером навалились на ладонь, обхватили ею ручку и принялись писать письмо.

Дорогая Мария Александровна! Я хочу вас пригласить в кафе. Я вас

люблю.

Доктор физико-математических наук Исаак Н.

Мария Александровна уже немного успокоилась, когда вдруг что-то зашуршало под ее дверью. Она подумала, что это мышка — наверное, хвостик застрял, такое периодически случалось. Вялая, с растекшейся тушью под глазами, она приблизилась к двери и обнаружила под ней письмо. Пробежала его глазами, потом прочла еще раз, потом еще пятнадцать раз, а потом бросилась умываться.

Исаак Н. пришел в себя, лежа на кровати. Он не помнил, что случилось. Хотел попробовать напрячь память, но не успел — потому что через минуту без стука ворвалась Мария Александровна. Она была невероятно прекрасна. Доктор физико-математических наук видел все ее морщинки, дряхлость кожи, заметил даже легкую проседь в волосах, но все это было неважно, потому что любовь — счастливая, прекрасная, как она есть — пришла к нему сама. Исаак Н. хотел подняться с постели, но Мария Александровна этому помешала — она повалила доктора физико-математических наук обратно на кровать и взасос поцеловала.

Либестоды

Июль. Душа

Ей оставалось только выбрать позу. Нагая, словно Афродита или как березка? Афродита — это одна ножка вперед, другая чуть позади: величие и недоступность. Березка совсем наоборот. Изящество простоты. Торжество лаконичности. Ноги вместе, руки кроной дерева, раскидистым полукругом. Березкой, впервые увидев Беатриче в ресторане, ее окрестила бабушка Вани — со всей прямотой человека, выросшего в послевоенные годы. Афродитой любимую звал сам Ваня, эстет, поэт и мистик, знаток античности по книгам Михаила Гаспарова. Он был ужасно близко, их разделяла лишь дверь в ванную комнату, но сколько всего значительного заключалось в этой старой облупившейся двери! Не дверь — граница, черта между им и ею, между «он» и «она», Ваней и Беатриче. Словно два разных мира: Ваня был одетым, а она — нагой, она стояла под душем, а он сидел за книгой, в его мыслях выла на луну Капитолийская волчица, а она, Беатриче, ослепительно голая, мерцающая под искусственным освещением крохотной ванной, оглядывала себя со всех сторон и чувствовала, что готова.

Беатриче повернула кран. Из душа полилась теплая вода.

— Милая, ты скоро?.. Любимая!

— А?

— Ты скоро?

— Я только забралась!

В полированном кране широкими, коверкающими реальность мазками отражалась улыбка Беатриче. «Все, — думала она, подставляясь под воду, — сегодня. Сегодня все свершится». Она приподняла одно плечико, затем другое, чуть развернула шею. Принять душ для нее значило гораздо больше, чем просто очистить тело. Она ведь и так была чистая: уличная грязь, сор московских улиц отскакивали от кожи Беатриче, как ускользали от ее внимания похабные взгляды прохожих; она была уверена, что никто ею не интересуется, и даже немного комплексовала, не замечая все то, что ревностно подмечал Ваня.

Принять душ значило провести ритуал. Шампунь и гель, кондиционер и крем для рук были реликвиями. Их нужно было использовать в четкой последовательности, брать ровно столько, сколько требовалось (ни граммом меньше или больше!), и наносить на тело с той аккуратной нежностью, с той бережностью, которую совсем скоро следовало проявить Ване.

Беатриче закрыла глаза. «Еще совсем чуть-чуть, и он коснется меня здесь, — она опустила ладонь на изогнувшийся позвоночник, — и здесь», — скользнула на невесомую попу…