Любовь
Шрифт:
Веня кивнул.
— Ради них, значит, вернешься. Хватит хныкать. Будь мужчиной.
Андрей подошел к Вениамину и крепко его обнял. Мускулистая спина напряглась. В глаза Ване бросилась аккуратная наколка «Z» посередь лопаток.
— Следующий! Потравов!
Из раскрывшихся дверей вышел рослый мужчина лет сорока — борода его тряслась, щеки тоже.
— У меня же сколиоз. Сколиоз же у меня! Сколиоз…
Бледный, словно привидение, он исчез, а голос из-за двери с табличкой «Призывная комиссия» еще строже возвестил:
—
Вениамина забила истерическая дрожь. Он стал качаться из стороны в сторону. Андрей нежно подхватил его под руку и препроводил на комиссию.
Дверь захлопнулась. Ваня оказался первым в очереди. «“…На озере Чад изысканный бродит жираф”, — почему-то вспомнил Ваня, — а я бегемот, целуюсь прям в рот. Милая, милая моя Беатриче. Что ты там, так и ждешь у входа?» Поэт достал из своего кирпичика одежды телефон. Бегая от одного врача к другому, признаваясь психологу в биполярных эпизодах, а офтальмологу — в ношении очков, он и думать забыл о возлюбленной. Стыд накрыл Ваню с головой, когда он увидел десяток непрочитанных сообщений.
Содержание их сводилось к тому, что Беатриче скучает, любит его неимоверно и что вообще все будет хорошо; последнее сообщение, однако, оказалось на поверку фотографией. Взглянув на нее, поэт тут же вырубил телефон. Но любопытство взяло вверх. Ваня снова краем глаза подсмотрел. На фотографии Беатриче стояла в новом кружевном белье, улыбаясь весьма соблазнительно, к тому же в такой позе, которая предполагала немедленного действия от Вани. Он собрался с мыслями и написал: «Рррр, моя красивая!» Подумал еще и добавил: «Я тебя хочу».
— Как ты, Ваня? — донесся до него голос Андрея. — Готов?
Ваня снова спрятал телефон, обернулся. Андрей улыбался.
— Ага.
— Не боишься?
Ваня помотал головой.
— Правильно, что не боишься, — кивнул Андрей. — Бояться можно, когда не за правое дело идешь воевать. А ты защищать Родину идешь. От нациков.
Телефон вздрогнул — новая фотография. Кружевной лифчик слетел с плеча возлюбленной.
«Нравится, мой милый?»
«Да, любимая».
«А знаешь, ты ведь почти не разглядел мои трусики…»
Стон Вениамина заставил замолчать даже болтливых Аполлонов. Военкомат, пропахший потом, вдруг привел Ваню в чувство. Он понял, что боится. «Возьми себя в руки. Возьми себя в руки, — дрожа повторял про себя поэт. — Ноги как ноги. Колени как колени. Честь… Часть… Часть!»
«Любимый, смотри, что у меня тут есть…»
С опавшими, словно осенняя листва, трусиками, Беатриче была здесь, в экране его телефона.
Дрожь отпустила Ваню. Мышцы напряглись.
Ничего с ним не случится — что может случиться с Дантом, чья Беатриче ждет его? Совсем рядом, буквально в нескольких шагах. Голая — и готовая.
«Я готова», — подтвердила мысль поэта Беатриче.
Ваня тоже был готов. Он почувствовал, как наполняется уверенностью. Его достоинство и честь воспряли. Андрей заметил это — и не смутился,
«Бегемот не страшится ничего. Для Бегемота нет ничего невозможного».
— Следующий!
Вениамина, потерявшего сознание, выносили на руках всей воинской комиссией.
Ваня встал, отряхнулся.
Расправил плечи.
Посмотрел на свою часть.
И все в очереди — оба Аполлона, князь Андрей, ребята в радужных трусах и с фиолетовыми волосами последовали его примеру.
Встали и посмотрели на часть Вани.
Ваня гордо кивнул каким-то своим мыслям, написал Беатриче последнее: «Люблю» — и зашел в открытую настежь дверь.
«Ванечка, ты меня так возбуждаешь! Все будет хорошо, мой сексуальный котик. У тебя же минус шесть».
Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Все напряженно ждали. Ни одного стона и крика не было слышно в Тверском военкомате.
Наконец Ваня вышел. Прошел два шага. И замертво упал в руки Андрея.
Ваня частично мобилизовался, но этого оказалось недостаточно, чтоб убедить военкомат.
Декабрь. Крошка-Картошка
— А знаешь, кто я у тебя, любимый?
— Грузинская принцесса!
— Нет, любимый. Я у тебя заклинательница части.
«Бургер Кинг», время — предновогоднее. На часах десять вечера. Но счастливые часов не наблюдают. Счастливые глядят друг другу в глаза.
Повсюду гирлянды, дедморозовские шапки и дети. Куча детей. Их тут целая прорва. Но это наших героев не колышет. Они голодны.
Ваня заказал бургеры и картошку. Беатриче была против бургеров, но за картошку. Ваня был за Беатриче и воппер с дополнительным беконом.
Они гуляли весь день, устали, были на концерте, где слушали Шопена, и для концерта соответствующе оделись: Ваня в черную рубашку и черный костюм, а Беатриче в изящное платье с кружевом на воротничке. Более подходящего случая выгулять наряды не предвиделось — завтра Беатриче возвращалась в Вену, а Ваня оставался один на один со своими тараканами, поэзией и университетом. Ради такого дня Беатриче даже выпросила у тети серебряное колечко с драгоценным камнем.
Но голод не тетка. После Московской консерватории, поздним вечером, когда все здравомыслящие москвичи сидели по домам, кроша картошку к оливье, Ваня с Беатриче мучительно искали хлеб насущный. Ужин дома не подходил за неимением общего дома. Повести девушку в ресторан Ване мешал баланс на счете. «Бургер Кинг» плохо сочетался с Ваниными представлениями о прекрасном, но опять же — голод не тетка.
— Котик!
— Да, кошечка?
— Ты догадываешься, что у меня под платьем?
Ваня догадывался.