Любовь
Шрифт:
Как только Нина уехала, автослесарь Толя, проснувшись, как обычно, на десять минут раньше, понял, что бутерброды ему готовить некому. А значит, и некого отвозить в школу, и некого из школы забирать — и сказки перед сном прочесть можно будет разве что самому себе. Настроение у него было не то чтобы плохое, но какое-то несобранное, тоскливое, совершенно нерабочее. Так что и на работу Толя решил сегодня не идти. Не хотелось вставать с постели, ни с кем общаться тоже не хотелось, вообще ничего почему-то не хотелось. Хотелось лежать, прикрыв глаза и глядя в потолок. По потолку вразвалку брела муха.
«Когда Нина вернется, ты, муха, умрешь. Так вы, мухи, устроены. Живете всего месяц, — подумал автослесарь Толя. — А я за месяц могу купить хороший телевизор. Следовательно, я —
Муха слетела с потолка, описала два круга над лежавшим на диване Толей и поползла по стене в сторону люстры.
«И все-таки зачем же ты летаешь?.. Чем ты вообще занимаешься? Вот я — чиню машины. В гараже. Преимущественно гаечным ключом. А ты — не чинишь? — Толя сделал паузу в рассуждениях, а муха озабоченно потерла лапкой голову. — Нет, не чинишь. А вот о чем ты думаешь, вот что интересно. Думаешь, может, что я дурак, раз с мухами разговариваю? Так я ведь не разговариваю. Я думаю… Знаешь, что думаю? А вот если ты умрешь скоро, то зачем ползешь? Куда ты, собственно, хочешь доползти? До люстры? Ну доползешь до люстры, а потом? Дальше поползешь?»
Пролетев по комнате от двери до окна, муха приземлилась Толе на нос. Автослесарь лениво согнал ее рукой. Уныло жужжа, муха улетела.
«Лети, лети! Можно подумать, ты — индийский царь. Тоже мне. Цеце! Зараза!» — подумал Толя и, встав с усилием с постели, побрел на кухню. Ему не хотелось есть, но сидеть на месте Толя не мог. Как только он останавливался, в голову сразу лезла всякая глупость и несусветная чепуха, появлялись мысли, которые до этого в его голове никогда не появлялись, а что самое страшное — почему-то казалось, что все это — то есть квартира в многоквартирном доме на Лесной, гараж, соседи, стулья и столы, работа, магазин и телевизор, бутерброды на десять минут раньше и даже Нина, его родная дочка Нина! — не имеет никакого смысла. Что все это разрозненно и по отдельности — а вместе с ним, слесарем Толей, нет ничего, что он один, совсем один на целом свете. И никого вокруг — одна квартира. Сплошная безвоздушная квартира.
На кухне Толя присел было на стул, но сразу же встал и отошел к столу. На нем стояли чайник и сахарница — и так глупо показалось Толе, что эти две маленькие штуки сейчас у него перед глазами, так ненужно, что будто бы их специально сюда кто-то поставил, прекрасно зная, что нет в них смысла — ни в чайнике, ни в сахарнице, вообще ни в чем, ни сейчас, ни раньше — никогда.
«А вы тут зачем? Чего вам надо? Чайник нужен, чтобы наливать мне чай, сахар — чтобы класть в чай сахар. А зачем мне чай? И я — зачем? — Толя схватился руками за голову и закрыл глаза. — Какая глупость. Я — чтобы чинить. Муха — чтобы ползти по потолку. Все ведь очень просто. Все для чего-то нужно. Значит, и я — то есть и я зачем-то нужен».
Но это было неправдой, и Толя чувствовал, что врет, и ему вдруг почему-то поплохело, и он пошел в ванную комнату, чтобы умыться, но, встав перед зеркалом и увидев в нем себя, выскочил оттуда и снова принялся бродить по квартире.
Толе все казалось, что он что-то упускает, забывает какую-то связь, которая, конечно, есть, которой не могло не быть, потому что иначе все — от чайника до мухи — не имеет совершенно никакого смысла. Как будто раньше — где-то в глубоком детстве, о котором он уже не помнил, смысл был, как будто было что-то, что соединяло все разрозненные вещи воедино. И Толя бесцельно слонялся по квартире, задевая стены, трогая косяки дверей и пытаясь вспомнить: что же это было, такое важное, про что он забыл?
«Автослесарь. Что вообще такое автослесарь? И зачем он нужен? Чинить машины? А зачем машины? Чтобы ездить? А зачем ездить? Глупость! Глупости! Ужасно! Какая ужасная квартира, и какой дурацкий чайник, и какой глупый гараж, и как все глупо и бессмысленно, и почему нельзя все бросить!»
Автослесарь Толя плюхнулся на кровать и закрыл глаза. Он думал о своей дочке Нине и о том, что хотя он ее, конечно, любит и что любит он ее, конечно, больше, чем себя, но ее ему все равно мало. Как будто кроме нее ничего в жизни Толи не было, будто он с детства был лишен чего-то
Когда-то давно, когда автослесарь Толя еще не был автослесарем, он хотел быть трубачом. Папа платил ему за помощь по работе в гараже, а на вырученные деньги маленький Толя доставал кассеты — и выбрасывал все те, на которых не было трубы. А те, на которых была, заслушивал до дыр. Ему нравилось решительно все, у него не было пристрастий, но была страсть, и страсть эта выплескивалась через край, ей не хватало места в маленьком и слабом Толе, и, за недостаточным объемом легких, она пропадала в никуда. Так Толя рос — мечтая и слушая трубу, подрабатывая у папы в гараже и чувствуя, что в мире нет ни смерти, ни конца и что он всегда будет подрабатывать в гараже и на вырученные деньги покупать кассеты, а жить он будет всегда, потому что смерть выдумали взрослые, на самом деле смерти нет, он, то есть Толя, — вечен, мир вокруг него тоже вечен, и все, что есть вокруг, останется вокруг него на всю его бесконечно длинную, насквозь прорезанную звуками трубы, изъеденную многими годами, жизнь.
И вот Толя вырос и превратился в автослесаря. Он стал совсем большим, нашел девушку, которая любила его больше всего на свете, и, чтобы жить вместе с ней, открыл свой собственный гараж, как папин. Первые годы он еще помнил о трубе и тосковал по ней, но слушать кассеты времени не оставалось, а за подаренную папой квартиру на Лесной нужно было платить. И он забросил трубу и все свободное время стал проводить, чиня машины в гараже.
Однажды, вернувшись вечером домой особенно поздно, автослесарь Толя обнаружил, что девушка, которая любила его больше всего на свете, не спит, а ждет его. Она обняла Толю и сказала, что у них будет ребенок. И что если это будет девочка, они назовут ее только Ниной. И больше никак, это решено твердо. Обсуждения? Никаких обсуждений. «А если мальчик?» — спросил Толя. «Тогда не знаю», — призналась девушка. А давай его будут звать Майлзом! А давай! Майлз Анатольевич! Звучит!
Но родилась девочка — и ее назвали Ниной. На первый день рождения Толя подарил ей настоящую трубу — на вырост. Чтобы, когда она станет большой, а Толя старым, дочка играла ему то, что он давным-давно заслушивал до дыр. Но Нина не обратила внимания на сверток. Так он и остался пылиться в шкафу. А девушка, которая любила Толю больше всего на свете, полюбила кого-то другого — но тоже очень сильно. Так автослесарь Толя остался с маленькой девочкой Ниной, а маленькая девочка Нина — с автослесарем Толей. И так они жили много лет. И ни о чем не думали, и все дни стали повторять друг друга. И все в жизни Толи подчинилось дочке.
Было уже темно, когда Толя проснулся. Ему снилось что-то очень далекое — какое-то чувство, которое он давно не вспоминал. Как будто кто-то ему подмигнул, кто-то за давностью лет забытый, но не забывший Толю. И чувство это было так полно, так собранно, так плотно, что Толе стало душно в многоквартирном доме на Лесной. Автослесарь Толя подошел к окну. По подоконнику медленно и грустно ползла муха. Она стукнулась о краешек окна и обернулась к Толе.
«Так ты наружу хочешь? Вот что ты думаешь? А я не догадался. Думал, ты — цеце. То есть — зараза. Извини. Ошибся».