Любовь
Шрифт:
— Что у тебя под платьем?
Беатриче сделала глазами намек.
— Понял?
— А ты дашь подсказку?
— Дам.
И очаровательная ножка, обтянутая темной колготкой, потянулась к Ваниному бедру. «Порою главное — это сохранять хладнокровие», — подумал Ваня и так оглушительно заурчал пустым желудком, будто сегодня последний день Помпеи.
— Миленький! — Беатриче изобразила искреннее сочувствие, даже ножку убрала. — Давай…
— Заказ Ай сто девятый! Ай один ноль девять!
— Это наш, — Ваня вскочил из-за стола. — Я заберу.
Беатриче надкусила Ванин воппер.
— Ой!
Она уронила картофельную палочку Ване под ноги. Нагнулась под столом. И прикоснулась к части.
«Что будет делать Петрарка, когда Лаура придет к нему под стол?»
Беатричины пальчики гладили его всего долю секунды, но Ваня успел вспомнить все, каждый день, проведенный вместе, всю бездну любви, в которую он падал с того самого дня, как познакомился с Беатриче.
— Все хорошо, котик?
Беатриче вернулась за стол и посмотрела на Ваню так лукаво, что он мгновенно ее захотел.
— Любимая. Я тебя хочу. — Ваня выступал за женские права и максимальную открытость.
Беатриче откусила большой кусок воппера.
— Ты шечас дожен шказать… — Беатриче тщательно прожевала бургер. — Должен сказать: «Любимая, это же мое!»
— Да мне не жалко…
— Ну скажи! Пожалуйста.
— Хорошо, любимая. Кхм. Любимая. Это же мое!
— Жадина-говядина, соленый огурец!
Беатриче демонстративно отставила бургер в сторону, а Ваню, как это часто с ним случалось, кольнуло deja vu.
— Милая, ну ты чего?
— Вы собираетесь извиняться перед дамой, грубый котик?
— Прошу прощения, моя прекрасная герцогиня.
— Так уж и быть! Я вас прощаю. И в знак извинения принимаю поцелуй. Сюда.
Беатриче провела пальцем по шее, между ключиц (то есть в том месте, которое врачи обзывают яремной впадиной; Ваня, впрочем, полагал, что таковые бывают только у коров) и спустилась до груди. Платье у нее было замечательное.
— Я жду!
Ваня потянулся к возлюбленной. «Вот они, — пронеслось в его мозгу. — Яблочки раздора. Два персика греха. Еще одно движение — и они мои». Время остановилось. Дети в «Бургер Кинге» затихли, новогодние лампочки перестали моргать, а прямо перед Ваней, словно длинный пассажирский состав, выстроились в ряд Орфей, Петрарка, Данте, Одиссей и многие-многие другие; среди прочих Ване улыбался даже Дон Кихот. Все они, кто в рыцарской кольчуге, кто в греческой тунике, преклонили колено перед преемником, унаследовавшим их жезл джентльменства и нежно приласкавшим грудь любимой.
Но Ваня перегнулся чересчур далеко. Задев ладонью воппер, поэт вынудил его не только исполнить в воздухе тройной тулуп, но и упасть на платье Беатриче языком бекона. Она вскрикнула.
— Сука, ну ты что!
— Прости! Извини, миленькая, сейчас я уберу, сейчас.
Ваня засуетился, но Беатриче властным движением его оборвала. По-королевски невозмутимая, она положила бургер на стол.
—
Она вытянула картошку, помяла ее между пальцами. Затем очень нежно провела ею по своей нижней губе — захватив капельку алого кетчупа.
— Скажи мне, ты помнишь, что такое метафора?
— Скрытое сравнение, — не ответил, а сглотнул слюну Ваня.
— Правильно.
Беатриче приоткрыла губы, кое-где потрескавшиеся, но чувственные и нежные. «Терпи, Ваня, — он закинул ногу на ногу. — Поэт в России больше, чем поэт».
Беатриче прикрыла глаза, откинула голову… И медленно вошла в свой элегантный ротик палочкой картошки фри.
Ваня улетел. На секунду будто взаправду крылья появились — причем везде, во всех местах одновременно. Мечты, надежды — это ведь одно, а вот прям так, бессовестно, на виду, — это совсем другое. В будущем ему теперь виделись только акварельные тона: любовь восторжествует, война закончится, Россия будет свободной.
— Твой черед!
— Что «черед»?
— Есть картошечку. А я запишу видео!
И Беатриче действительно вытащила телефон.
— Да ну нет.
Ваня смутился. Помимо возбуждения в нем еще попискивал голос совести.
— Вы передо мной провинились, многоуважаемый котик. Время платить.
Согласившись с аргументацией любимой, котик выудил последнюю картошку из пачки. Золотая, остывшая, но еще пахнущая печью, с крупными кристалликами соли, она возбуждала Ваню не меньше, чем колготки Беатриче. Глядя в камеру телефона, он провел картошкой по губам, разинул рот и запихнул ее туда всю целиком; проглотил не разжевывая.
Скорая, как это часто случается со скорыми, приехала слишком поздно. Медикам осталось только диагностировать Ванину смерть. Беатриче была безутешна. Впрочем, воппер чуть остудил ее горе. Все-таки голод не тетка.
Пьеса для чтения
Логопедия
Савелию
…Словно пена,
падают наши рифмы,
И величие степенно
Отступает в логарифмы.
Вечер. Квартира Вити. Зрителям она видна как бы в разрезе — это тем легче представить, что квартира небольшая: кухня да одна комната. Беспорядок ощущается скорее в воздухе, чем в конкретных предметах, — иначе у молодых людей и быть не может. Однако сейчас здесь все блестит. В партере чувствуется запах чистящего средства.
На кухне Витя убирает стол, протирает пыль с антресолей, хлопочет. В комнате на разобранной кровати сидит Ярослав. Ярослав — ровесник Вити и Миши. Выше их ростом, с довольно коротко обритой головой и выдающейся мускулатурой, он производил бы впечатление грозное, если бы не вечно потерянная мордочка, которая бывает еще, пожалуй, у енотов. Медлительность его объясняется не глупостью, но желанием основательно разобраться в любой ситуации. Вообще, он весьма и весьма умен, но из-за профессиональной деятельности это не всегда заметно; дело в том, что Ярослав — не социолог или писатель, а физик-теоретик.