Люди государевы
Шрифт:
— Господин поручик! — брезгливо поморщился полковник Батасов. — Сего арестанта надобно доставить в Тобольск живым! Впредь запрещаю без моего ведома пытать кого-либо! Не пристало то офицеру… Для сего мастера заплечных дел есть…
Глава 30
— Братья миряне, с пастырским увещеванием пришел я к вам… Обратите взоры свои к истине, обратитесь в недра ея, обуздайте дух противности свой, и сойдет на вас дух святый, и правда пред очи ваши, ослепленные ложью, предстанет! — подняв
В прошедшие два дня Батасов посылал для переговоров не раз капитана Стунина и капитана Нея, но засевшие выходить отказывались, и он решил повлиять на них божьим словом. Из Тобольска же пока, что делать с засевшими, указа не было. Протопоп в святом облачении стоял уже с полчаса перед воротами дома Немчинова. При последних словах над заплотом по грудь высунулся полковник Немчинов, до того не появлявшийся. Увидев его, протопоп воодушевился.
— Именем Иисуса Христа заклинаю вас, православные, растворите ворота, и вины ваши прощены будут, яко господь грехи наши покаянные прощает!..
— Какому богу зовешь, отец, нас кланяться? Нарицаешь Христа-бога Иисус, наш же бог Исус есть, — сердито сказал Немчинов.
— Ересью расколыцицкой уста твои, раб божий Иван, разверзаются, — повысил голос протопоп.
— То твои уста ересь никонианскую изрыгают! — воскликнул Немчинов. — Все книги церковные попортили, вокруг купели церковных крещений не по солнцу, но против солнца ходишь, латынским четвероконечным крестом просвиры печатаешь, «аллилуя» в молитвослове церковном во Псалмах троекратно глаголешь, до Никона же испокон дважды глаголемо было, в знамении крестном троеперстной антихристовой печатью креститься велишь! А ныне и вовсе безымянному наследнику присягать заставляете, а оный безымянный — антихрист есть! Лучше в огне сгорим, антихристу присягать не станем! Пред Богом души свои сохраним…
— О безумные! — прервал его протопоп. — Пошто, глупые, от плоти своея возмечтали о Бозе. Разе бедство и болезни ваши Богу сами собою приятны есть? О треокаянные безумцы, Бог наш не мучитель есть, но отец щедрот и Бог всякие утехи! Выйдите за врата, зане, кто себя погубит, вечной муки не избежит! Христом Богом заклинаю вас и указую яко пастырь овцам заблудшим путь к спасению истинный! Выходите!
— Слушай, отец, — решительно прокричал Немчинов, — и скажи полковнику, что без милостивого указу не выйдем!
— Скорблю и за грехи ваши молюсь пред господом всемилостивейшим, — перекрестил протопоп ворота и пошел к пикету, где его ждал полковник Батасов с офицерами.
Вдруг кто-то спрыгнул с заплота и, размахивая руками, закричал:
— Я выщела, я выщела… Не стирляй! Не стирляй!..
— Никак калмык твой. Иван Гаврилыч, — сказал Иван Падуша и взялся за ружье.
— Не надо! — остановил его Немчинов. Я сказывал, кажный может выйти. Вольному воля… Тем паче он… Кроме дозорных, все отошли от заплота. Из амбара
— Беда. Иван Гаврилыч, кто-то хлеб спортил!..
— Как спортил?!
— Пошел я в амбар, чтобы мешок с мукой принести, дабы хлеб испечь седня, а там скверна…
Немчинов в окружении десятка казаков вошел в амбар, где хранилась мука. В нос ударил неприятный запах. Приглядевшись, все увидели, что больше половины из десяти мешков рассыпано но полу и смешано с жижей из отхожего места.
— Иван Гаврилыч, что же это? Ведь это он, Димка-калмык. Зря ты мне не дал его пристрелить… Гад, гад ведь под самое больное место ударил…
Немчинов помолчал, затем глухо сказал:
— Кто такой? — спросил полковник Батасов запыхавшегося беглеца. Тот, тяжело дыша, крутил руками, силясь сказать, но только помычал невразумительно.
— Полковника Немчинова человек, калмык Дмитрий, — пояснил протопоп Алексей, — крестник евонный.
— Пошто вышел? — обратился к калмыку Батасов.
— Моя к присяге пойдет… Моя царь-бачка любит… Хозяин царь не любит… Старик Серьга учил его… Яман старик…
— Что за старик?
— Отца Серьга зовут, урман ушла… Они с Васька Исецки учили казаки на присягу не ходить… Моя все слышала…
— Ладно, сколь их там сидит? — кивнул Батасов на дом. — Э, знаю… э… сказать не умею. Дай, дай, — тронул он шпагу Батасова.
— Зачем? — удивился Батасов. — Писать буду…
Батасов вынул шпагу из ножен, подал калмыку. Тот взял ее двумя руками и написал на пыльной дороге число.
— Шестьдесят девять?
— Шесть-девять, шесть-девять, — обрадованно закивал перебежчик.
— Порох есть?
— Есть, есть… Пять бочка в погреб…
— Много ли провианту имеется?
Калмык непонимающе заморгал глазами.
— Ну, еды много? Рыбы, хлеба…
— Казаки много, есть мало… Моя мука их спортил, есть совсем мало… Скоро выходить надо… Жрать нет… Мука моя спортил…
Угодливо щурясь лисьей улыбкой, калмык сбивчиво рассказал о том, что он сделал с мукой, пока все слушали увещевания протопопа.
— От степняк хитрозадый, придумал! — удивленно протянул капитан Ступин и похлопал Дмитрия по плечу.
— Молодец, молодец!
— Возьми-ка, капитан, этого молодца да сведи за караул, покуда все это дело не решилось, — сказал Батасов. — Черт знает, что у него на уме, может, подослали…
— Моя не нада тюрьма… не нада, — испуганно поднял руки калмык Дмитрий.
— Пойдем, пойдем, — подтолкнул его капитан Ступин.
— Не нада тюрьма!.. Моя тибя хорошо сделал… — упал он на колени.
— Иван Титович, отдай-ка его мне… Сгодится. Нюх у него лисий, много отпорщиков сыскать может…
Верещагин в последние дни старался быть возле полковника и, пряча досаду, что по делу, которое он начал, выпало не ему быть главным, старался пред полковником и оказался незаменимым помощником в сыске подписавшихся под письмом.