Люди государевы
Шрифт:
— Не ведаю, — пожал плечами Маремьянов, — обгорели сильно.
— Да вот он! Я его по одним костям узнаю, — сказал подошедший судья Верещагин. — Что, добунтовался, — пнул он Немчинова ногой. Тот застонал и чуть приоткрыт левый глаз, правый — лопнул и вытек.
— Отнести в канцелярию на допрос, — приказал Батасов.
— Казнить его! Казнить немедля! Другим в устрашение… — закричал Верещагин. Он был пьян.
— Судья, не мешай! Поди проспись! — сказал Батасов.
— Не мешай?.. Всех на к-кол, всех!.. Я должен их
Полковник Батасов побледнел и свирепо прошипел:
— Уйди — или заарестую!
— У-у-у, — скрипнул зубами Верещагин.
Со всех сторон к дому Немчинова, вокруг которого еще суетились солдаты, добивая огонь, стекались люди. Полковник Батасов, опасаясь, как бы не отбили арестантов, велел народ близко не подпускать. Солдаты перегородили улицу. И сначала пацаны, потом и мужики полезли на крыши соседних домов и кричали вниз о том, что видели…
Фискал Семен Шильников прибежал к дому, когда огонь уже потушили. Увидев сержанта Островского, спросил:
— Все зажглись?
— Девятнадцать человек… Четырнадцать при смерти… И полковник, видать, помрет.
Шильников, подойдя к умирающим казакам, зашагал от одного к другому, глядя на их обожженные обезображенные лица. С каждым шагом лицо его все больше бледнело. Он остановился в смятении и нетвердой походкой пошел прочь. Дома достал полуштоф водки, выпил стакан и стал укладываться в дорогу, бормоча:
— Проклятая должность… Проклятое время!.. Господи, прости мою душу грешную!..
Жене, растерянно-вопросительно поглядывавшей на него, сказал:
— Кто спрашивать станет, скажешь, дескать, в Омску крепость поехал, амуницию повез тамошнему фискалу да служилым людям… Обожду, когда здесь тише станет…
Жена молча кивнула. Шильников велел своему человеку запрягать лошадь.
После взрыва Федька некоторое время неотрывно, будто окостенев, смотрел в слуховое оконце, затем ткнулся лбом в самцовые бревна и медленно, весь сотрясаясь, сполз на землю, которой был засыпан потолок дома Падуши. Час назад до этого они, как всегда, прибежали в дом Падуши и залезли на чердак.
Когда же казаки стали выходить, к ним поднялся и хозяин. Степка попробовал было утешать своего друга, но, поняв скоро, что не поможет, стоял рядом с ним и растерянно смотрел на вздрагивающие плечи. Иван Падуша бросился к оконцу в продолжал жадно смотреть, что происходят вокруг дома Немчинова. И когда солдаты окружили вышедших, он оторвался от оконца, посмотрел на Федьку, хотел что-то сказать, махнул рукой и спустился вниз. В горнице увидел встревоженных Василия Кропотова и отставного солдата Архипова, прибежавших на взрыв.
— Че делать, Иван? — спросил Кропотов.
— Запираться надо немедля… Помогите три мешка муки перенести из амбара в дом…
Они перенесли муку. В это время
— Иван, дядька мой зажегся, а ты никак продался! — яростно крикнул Падуше племянник Немчинова.
— Не базлай! — осадил его Падуша. — Я запираюсь, в руки им не дамся… А вы, покуда солдаты не пришли, по домам ступайте…
— Мы с тобой остаемся! — сказал Кропотов, взяв за руку Дашутку.
Падуша чертыхнулся, вспомнив о Федьке со Степкой, и полез на чердак. Федька все так же, уткнув лицо в колени, сидел недвижно и отрешенно.
— Ребята, уходить вам надо! Решил я засесть, а вы пробирайтесь в пустынь к Сергию, обскажите наши дела. Ты, Федор, держись… Ты мужик. Отцово дело продолжить должен! Ступай к отцу Сергию, ступай, парень… — ласково тронул его за плечо. Федька уткнулся Падуше под мышку.
— Ступайте, ребята… Бог весть, свидимся ли еще… Падуша перекрестил ребят и легонько подтолкнул их к лестнице:
— Задами ступайте, скорей, скорей!.. Солдаты могут быть!
Проводив ребят, Падуша вернулся в горницу.
— Мы тоже порешили с тобой быть, — сказал Архипов.
— Уж коли Иван Гаврилыч жизни не пожалел за веру истинную, не захотел к присяге за безымянного идти, то и мы страдать хотим, чтобы к присяге той не потянули… Дабы прощения у Господа за грехи наши вымолить.
— Оставайтесь, на миру и смерть красна, — сказал Падуша.
В ворота сильно застучали.
— А вот и гости никак пожаловали!
Василий Казачихин варил на печи-времянке в огороде льняное масло для олифы, которой надлежало покрыть готовую икону, когда услышал взрыв. Вместе с братьями и отцом он побежал к дому полковника Немчинова и был там, когда из дома выносили обгоревших.
— Все сгорели? Все?.. — спрашивал он всех вокруг потрясенно. — Все зажглись?
— Другие вышли, — ответил кто-то и показал на казаков, окруженных солдатами. Василий подошел к ним. С краю, зажав окровавленное плечо, сидел Васька Поротые Ноздри и пытался рукавом рубахи стянуть рану. Василий бросился было помочь, но получил в грудь сильный удар прикладом фузеи, отступил и, пошатываясь, выбрался из толпы, зашагал к дому. Ворота дома оказались запертыми. Он застучал.
— Отец, Богородицей заклинаю, не запирайтесь! Кому лучше станет, что зажгетесь вы? Кто лучше станет ли? Лишь слугам антихристовым радость!
— Душа спасется!
— Может ли душа спасенной быть, коли зло ею учиняется? Подумай, отец, не зло ли смерть твоя для меня, твоего дитяти, не зло ли она для внуков твоих? Многие казаки от полковника вышли, пошто же ты жечься хочешь? Никто покуда вас не трогает. Не придут солдаты! Не придут!..
— А вы че думаете по сему? — спросил Иван Казачихин старших сыновей.