Люди государевы
Шрифт:
— Пустынника Сергия видал ли на Таре?
— Не видал, и у кого он был, не ведаю…
— К присяге готов ли пойти?
— Пойду, ежели бороду у меня брить не станут…
По знаку Черкасского, наблюдавшего за расспросом сидя за столом, Дмитрия Вихарева увели. Его место на виске занял Василий Исецкий.
Второй месяц пошел, как не выходил он из тюрьмы. Щеки его ввалились, и только черные глаза смотрели по-прежнему ясно. Суставы в плечах, вывернутые на виске в Таре, еще не зажили, и когда Яковлев потянул стянутые в хомуте за спиной руки вверх, Исецкий потерял сознание. А затем будто на волнах закачало: память то покидала его, то возвращалась… Боль была такой, что он жалел,
— Все, обеспамятел вовсе, бить нельзя, сдохнет, — сказал Яковлев.
— Ладно, оставим его недели на две, — сказал Черкасский,
Они направились из пытошной избы к Софийско-Успенскому собору. Люд, толпившийся у храма, с поклоном расступился перед губернатором и вицегубернатором. Они пошли по Софийскому двору к архиерейскому дому.
Митрополит Антоний готовился к службе, облачался в золоченую парчовую рясу.
Поздоровались с ним.
— Проходите в залу, дорогие гости, сейчас винца велю подать.
— Мы ненадолго, владыко… Пришли спросить, не знал ли ты некоего старца Сергия?
— Старца Сергия?.. Владыко Филофей знавал одного старца, токмо не ведаю, тот ли вам нужен… — сказал митрополит и грузно опустился в обшитое бархатом кресло.
Слуга на подносе принес хрустальный графин с вином.
— Так что за Сергия знавал владыко? — спросил губернатор.
— Жил в Аремзянской слободе года с три тому некий Сергий… Богослужебные книги знал добре… Да в толк впал: то ему икона не так писана, то вкруг купели не так водишь, словом, расколыциком оказался оной Сергий… Посадил владыко его в подвал для вразумления, да он бежал неведомо куда…
— Похоже, Александр Кузьмич, это тот самый Сергий и есть, — сказал князь Черкасский, отпив глоток вина. — Надо бы его изловить…
— Найдем, Алексей Михайлыч, найдем, никуда не денется.
Глава 38
Отслужив обедню, старец Сергий отдыхал на топчане в своей келье, сняв лишь полотняную ризу, и слушал «Историю об отцех и страдальцех соловецких», которую читал вслух, сидя у оконца, Петр Байгачев:
— «…Малым днем пришедшим, елма скорби царя зело участиша, паки посылает к патриарху, паки призвав молит и увещевает, еже простити Соловецкия отцы, еже оставити чюдотворцев небоязненно жити…»
Послышался стук в дверь, вошел келарь и доложил, что праздничные хлебы по случаю Ильина дня готовы.
Байгачев отложил рукописную тетрадь с историей о Соловецких страдальцах, помог Сергию надеть ризу, и они пошли в часовню. Там стояли два больших каравая на медных блюдах, испеченные келарем. Вокруг толпились келейники и прочие пустынножители. Отслужив часы под пенье собравшихся, старец Сергий освятил хлебы, взял одно блюдо с хлебом и понес в столовую. Байгачев взял второй хлеб, и уже за ним с пением тронулись собравшиеся. В столовой отец Сергий разрезал на мелкие куски хлеб, ударил в медную чашу. Пустынники расселись по скамьям вдоль длинных столов, и келарь стал раздавать всем
Трапеза была в самом разгаре, когда в столовую вошел старец Филипп, пришедший из соседней на Ишиме пустыни. Перекрестившись, он пожелал всем здравия и подошел к отцу Сергию.
— Беда, отец, в Таре приключилася, пришли солдаты, полковник Немчинов заперся и зажег учинил!..
— О сем я ведаю, после того немалое число людей с Тары в скит мой прибегло…
— Малец со мной, парень немчиновский…
— Где он? Как к тебе пристал?
— Тут, на порожке сидит. Уж с неделю в моем скиту живет, заплутался он, голодный на пустынников моих вышел, кои дрова рубили, все дни молчит, вроде как не в себе…
— Зови сюда…
Старец Филипп вышел и вернулся с Федькой.
— Христиане, отцы благочестивые и пустынножители! — подняв в руке благословенный крест, воскликнул отец Сергий. — Зрите сего отрока, зрито яко ангела, сына страдальца тарского Ивана Гаврилова, сына Немчинова, кой дом свой огнем пожег и смерть от огня приял. Со святыми упокой, Христе, душу раба своего иде же несть болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь вечная… О серцеведче господи! Виждь злобу кровопивцев безбожных, порази их стрела гнева твоя… Братья, зрите лик отрока, божьим промыслом в нашу обитель направленного! Зрите, христиане, да укрепятся души ваши в страданиях, да не сробеют сердца в гонениях… Воспоем и помолимся…
Отец Сергий положил руку Федьке на голову. Все поднялись и, крестясь, запели:
— Господь просве-ще-ение мое и спаситель мой ко-го-о убою-юся? Господь защититель живота моего, от кого устра-шу-уся? Внегда приближа-атися на мя зло-обующим, еже снести плоти моя, оскорбляющия мя, и врази мои, тии изнемогоша-а и падоша-а…
С каждым днем прибывало в пустыне Сергия число людей из Тары и уездных деревень. Приносили нерадостные вести. Не только келий, но и просто крыши над головой на всех уже не хватало. Люди строили землянки на склоне оврага, ставили балаганы, крытые лубом и берестой. Отец Сергий читал проповеди, толковал знамение о кончине мира, о пришествии антихриста, готовил обитель, на случай прихода солдат, к сожжению. В часовне, в столовой, в келейной — всюду было наготовлено сухого сена, смолья, бересты… Укреплялись ворота и тыновая ограда вокруг скита. Люди — а их было уже около двухсот человек — готовы были сгореть, но не даваться антихристовым слугам.
Старец Филипп поведал Сергию, что и в его обители люди страдать готовы, и у старца Софония на Иру тоже.
— Да, слышал я, — говорил перед отъездом он Сергию, — что прибудет к нему, Софонию, для проповеди известный древлецерковной веры учитель и рудознатец Иоан Семенов…
— Вот и ладно.
— Не ведаю токмо, что в скиту у Смирнова деется… Он хоть и новокрещен, а все ж старой веры держится…
— Смирнову я отпишу, он в страдании от нас не отколется, хошь и трудный человек, прости его господи…
Глава 39
Допросы… Допросы… Весь июль полковник Батасов вел их и с пристрастием в пытошной избе, где бывать не любил, и без виски в канцелярии. Перед отправкой в Тобольск арестантов всех надобно было допросить. А арестантов немалое число: к тремстам подбирается. Допрашивать надо было не только вышедших из дома Немчинова, не только подписавшихся под письмом отпорным, но и тех, кто под письмом не подписывался и у присяги не был. Последние отвечали обычно, что были в отлучке: кто за дровами, кто в Тобольск за хлебом, кто вверх по Иртышу за солью… Таких Батасов, коли противности не было, приводил к присяге и отпускал.