Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
– Кажется!.. Кто был, фамилии их!
– Не наши. Незнакомые..
– Скрыть хочешь? Думаешь на мякине провести? Кто?
– Не наши, говорю...
– Хуже только себе делаешь! Крутить хочешь?
Василь не ответил. Шабета недовольно постучал по столу.
– О чем они говорили?
– Ни о чем...
– Приказали? .. Наставили обрез - и все?
Василь кивнул.
Шабета больше не спрашивал. Взяв карандаш из нагрудного кармана
выгоревшей гимнастерки,
бумаги и, показывая Василю, что, как и прежде, следит за ним, стал что-то
писать. Грамотей он, видно, был не большой, - буквы ложились на бумагу
тяжело и были кривые, неуклюжие.
– Вот, подпиши протокол!
– подсунул Шабета бумажку Василю.
Василь взял карандаш, послюнявил его, наклонился, - Тут, внизу?
– Чего ж берешься подписывать не читая?
– строго взглянул на него
Шабета.
– Все равно... Все равно не разберу...
– Неграмотный?
– Почти что...
– Как протокол подписывать - так неграмотный, а как бандитов вести -
науки хватило... Протокол - это следствие, с изложением моих вопросов и
твоих ответов. Ясно?
– Ясно...
– Тут все фактически. Без обмана!.. Прочитать мне, может?
– Не надо.
– Порядок такой... Ну ладно - подписывай!
Подписав, Василь с облегчением встал. Надоел ему этот разговор, да и
спешил он закончить прерванное дело, потому и доволен был, что, подписав,
наконец отвязался.
– Куда?
– остановил его Шабета. Он также встал.
Василь не сразу понял значение вопроса Шабеты, ответил спокойно- Домой.
– Подожди.
Тон его удивил Василя, это был уже приказ. Шабета преградил ему дорогу,
изгибом пальца твердо постучал по оконной раме. На этот стук со двора
вскоре неторопливо вошел Андрей Рудой.
– Давай сейчас к нему, - Шабета кивнул Андрею Рудому на Василя, - и
скажи... Кто там у него дома?
– Дед есть, так сказать - Денис. Матка...
– Скажи его матери, чтоб принесла одеться...
– Шабета взглянул на
босые, с пепельными пятнами подсохшей грязи ноги Василя.
– Обувку
какую-нибудь. И харчей торбу.
– Харчей?
– откликнулся Андрей Рудой и поджал губы:
вон оно что! Он каким-то странным взглядом окинул Василя.
– Харчей. И чтоб быстро!
– Как умею... Эх, - Рудой невесело почесал затылок.
Когда он вышел, Шабета, не отходя от двери, приказал парню сесть.
Василь не послушался, исподлобья, с волчьей настороженностью взглянул на
Шабету. В глазах его еще было сомнение, - а может, это все выдумка?
– Ну, чего уставился?
– недружелюбно
– Бежать, может,
думаешь?!
– Нет...
– Василь вдруг испуганно, по-детски, спросил - Куда это меня?
– В Юровичи пойдешь.
– В... в тюрьму?
– А куда же.
– А...
– Василь сразу обмяк, сел.
Шабета внимательно взглянул на него, как бы изучая. Но из того, как
Василь держал себя теперь, трудно было понять что-нибудь. Ни боязни, ни
сожаления, ни какой-нибудь надежды или просьбы о пощаде - ничего не
отражалось на его, казалось, бесстрастном, застывшем лице.
"Как окаменел, - подумал Шабета.
– Глазом не моргнет... Ну и тип,
видно..."
– Удирать не пробуй, если жизнь не надоела, - на всякий случай
пригрозил он.
– От меня еще никто не ускользал.
Не было таких случаев!..
Василь не ответил. С той минуты, как он узнал, что домой уже не
вернуться,.когда развеялись желанные надежды, что все счастливо кончится,
в душе его действительно все будто окаменело В этот трудный в его жизни
момент, когда надо было, казалось, горевать о несчастье, о позоре, которые
вдруг свалились на него, он, как это ни было странно, ни о чем не думал,
ни о чем не жалел, окаменевшую душу его давила тяжкая и жесткая пустота.
Мир был для него теперь полон чужих, равнодушных людей, и жил он среди
них одинокий, такой же равнодушный, как и они, и ему не жаль было никого,
и никто иа них не волновал его. Даже то, что мать где-то там дома,
наверно, в слезах, никак не беспокоило его. Ничто не выводило Василя из
состояния жестокой безучастности.
Мать вбежала запыхавшаяся, перепуганная. Василь узнал ее шаги, когда
она была еще в сенях, но не шевельнулся, сидел хмурый, углубленный в себя
и тогда, когда мать, выпустив из рук мешок и лапти, с жалобными
причитаниями бросилась к нему, жадно, тревожно обняла...
– Василечек, колосочек, сынку мой... Куда же тебя, за что, за какие
грехи, кровиночку мою...
Василь холодно, с прежним безучастным видом отвел руки матери от себя.
– За что его берем, тебе, матка, лучше знать, - строго откликнулся
Шабета. Он деловито спросил: - Все принесли?
– Все, что приказано, - ответил Рудой, который со свиткой на руке
невесело стоял у двери.
– Все, - крикнула и мать, сдерживая слезы.
– Отдайте ему.
Она подняла с пола лапти и мешок. Когда Василь стал накручивать
порыжевшие портянки, заматывать их веревками, мать молча смотрела и только