Люди на болоте. Дыхание грозы

Мележ Иван Павлович

вот с каждым словом парня видел, что произошло самое худшее.
– Парень был

наш, - били Апейку слова сожаления.
– Был наш.
– "Почему "был"

наш?" - отозвалось в Апейке несогласием, но он сдержал себя.
– Мы

верили ему. Надеялись на него, как на комсомольца, товарища! А вот,

проморгали, и бывший товарищ откололся.

Откололся, а затем покатился вниз. Докатился до того, что стал

прислужником нацдемов! Прислужником врага!..

–

Вы убеждены в этом?
– сдерживаясь, сказал Апейка.

Секретарь комсомольской ячейки глянул на него, будто не понимая.

– Я не верю этому, - как можно спокойнее, но твердо, убежденно заявил

Апейка.
– Не верю, что он стал прислужником врагов.

Парень немного растерялся от решительного тона Апеики. Чистый лоб его

порозовел от смущения.

– Мы тоже сначала не верили... Не хотели верить, но он сам не скрывал.

Больше того - даже выставлял напоказ свою "преданность". Пробовали

отговорить, переубедить он и слушать не хотел.
– В голосе парня

послышалось раздражение.
– Героя из себя - подумаешь, герой!
– строить

начал! Ему всякие зарецкие и гартные - дорогие товарищи!

Выдающиеся деятели, сыны народа!.. Они его нахваливали, напевали: ты -

поэт, талант! И вот - он решил отблагодарить! Нашел товарищей!

– И все же он наш! Что бы там ни было - наш, понимаешь? Он не может

быть не нашим. Все, что в нем есть хорошего, - все это наше. От советской

власти... Я знаю его с того времени, когда он только начал разбираться в

жизни.

Все эти годы следил. Это очень искренний, преданный "ашему делу парень.

Ну, может, ошибся. Так докажите, убедите!

Зачем же отбрасывать сразу!..

– Сразу, сразу! Мы и сейчас вынуждены возиться со всем, что он тут

натворил!
– Парень не скрывал неприязни.
– Не все так просто было, как

кажется со стороны! Студенты - народ увлекающийся: рассуждать не очень

любят.

Доверчивый народ, склонный восхищаться, - особенно на его факультете,

литфаковцы. Им нравилось это - показное геройство! На собрании было и

крика и визга: защитников у него нашлось достаточно! Все, что было

грязного, анархического, полезло наверх! Факультетское собрание, целое

собрание, повернули по-своему! Собрание оказалось не на высоте!

Либеральные настроения победили принципиальность!

Пришлось вмешиваться! Заново собирать! Расхлебывать кисель, который

заварил герой ваш!..

Уже не замечалось, что рубашка у парня по-юношески распахнута, и

странно было, что глаза парня показались прозрачными, наивными. Апейка

глянул в эти глаза - и вдруг

понял, что спорить с парнем или переубеждать

его - напрасный труд. Да секретарь и не скрывал, что говорить об этом

больше не желает. Должен сейчас уйти.

– Где найти его?
– спросил Апейка.

– Его исключили, и он живет где-то в городе. Зайдите на литфак, там,

может, кто-нибудь знает. Хотя - они во вторую смену. Так что идите в

общежитие... На Немиге...

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

И вот Апейка в общежитии университета, на старой, позеленевшей от

древности Немиге. И снова волнует то студенческое - непережитое,

загадочное, заманчивое: объявления о собраниях, о занятиях, какой-то

приказ. Записка, приколотая булавкой: "Хлопцы, есть лишний билет на

"Павлинку". Галерка, самый высокий ряд! Самая дешевая цена!

Специально для студентов! Спешите! Комната номер девять".

Еще одно: "Кто украл конспект по Замотину? Немедленно верните!!!"

Уборщица или дежурная, добрая с виду деревенская женщина, что встретила

его у дверей, жалостливо глянула на Апейку, вздохнула, покачала головой:

был тут, жил такой, в третьей комнате. Теперь - нет, выселили. Где живет -

не спрашивала; но из студентов должен кто-либо знать. Позвала одного,

другого из тех, что появлялись в коридоре; никто из них не знал адреса

Алеся. Женщина велела им поискать товарищей Алеся; началась беготня по

комнатам, и наконец пришел рыжеватый, с веснушками на носу парень и сказал:

– Я знаю, где он.

Они идут вдвоем, студент немного впереди, Апейка за ним. Тротуарчик

такой узенький, что вдвоем идти не удается.

Да и улица, старая Немига, такая узкая, тесная, что, идя тротуаром,

берегись все время, чтобы не задели возок или коляска, еще катившиеся по

мокрому снегу. Оттепель, что с утра еле чувствовалась, теперь наступала

вовсю: и ветер мокрый, пронизывающий, и под ногами скользко.

– Вы вместе учились?
– Они шли уже другой улицей, тоже узкой, но более

тихой; можно было идти рядом.

– Вместе. На одном курсе.

– Как же дошло до всего этого?

– Он и раньше говорил то же. Спорил с тем, что писали.

О Пуще и Дубовке.

– С чем спорил?

– Ну, с тем, что они - нацдемы, враги. Говорил, что им мешает

крестьянская стихия и оригинальничанье. Но что они со временем вырастут в

хороших пролетарских поэтов. И что им надо помочь, а не отталкивать...

– И как ты считаешь, неправильно он говорил?