Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Березовском, о Гайлисе. Алесь слушал его молча и словно невнимательно,
думая о чем-то своем. Еще до того, как Апейка кончил, за окном проплыла
хозяйка: платок, плечи. Стукнула дверь, сначала в сенях, потом в доме.
Алесь заговорил так, будто думал вслух:
– Кто-то говорил: самое важное - поставить вовремя точку. Это
правильно. Самое важное всегда - чувство меры.
Любое разумное дело можно довести до абсурда. До преступления даже...
Особенно
Хозяйка принесла, поставила еще четвертинку водки, капусты и хлеба.
Апейка сказал, что пить больше не будет; упрекнул Алеся за то, что пьет.
Тот ответил нарочито беззаботно:
– Это не часто.
Они еще много говорили, но больше уже о родных местах, знакомых людях,
вспоминали встречи, пережитое. Меж этими воспоминаниями Апейка по-отцовски
посоветовал написать матери и сестре - успокоить их. О чем ни шла речь,
жило в Апейке, не оставляло его беспокойство за судьбу Алеся: подсказал
ему - написать заявление в ЦК комсомола, попросить пересмотреть его
историю.
– Я написал...
– Не ответили еще?
– Нет...
Алесь проводил его до гостиницы. Из гостиницы Апейка сразу позвонил
Белому, но его не было. Он позвонил еще раз и тоже не застал. Только на
третий раз Апейка услышал голос Белого. Белый отозвался приветливо, но
сказал, что сейчас очень занят и встретиться сможет только через полтора
часа.
Ровно через полтора часа Апейка сидел в комнате Белого.
Белый и тут держался приветливо и просто: без какой бы то ни было
значительности и настороженности и вместе с тем без того гостеприимства,
которым иные руководители показывали свой демократизм и за которым Апейке
чувствовалась неискренность. Он ни разу не прервал рассказа, но Апейка все
время видел, что слушает внимательно и понимает все.
– Я знаю о чистке Гартного, - сказал он Апейке. Сидя все там же, за
столом, сдержанно, деловито пообещал: - Хорошо, я займусь этим делом. Что
смогу, сделаю.
Он записал фамилию, имя, спросил, кому в ЦК комсомола послано письмо.
Апейка заметил, что карандаш в руке держит он твердо и пишет твердо, и
подумал, что он действительно сделает все, что сможет. Белый глянул
спокойно, сосредоточенно, вдруг заговорил неторопливо, веско:
– Тут еще с одним писателем история была. С Михасем Зарецким. Тем,
который написал роман "Стежки-дорожки".
Зарецкий, как говорит ваш поэт, тоже немало напугал. Его крепко
покритиковали. И не только покритиковали. Коекто решил, что ему вообще не
место
Ячейке Государственного издательства. Там разобрали дело Зарецкого и, хотя
за него крепко некоторые вступились, исключили. Девять было за исключение,
семь - против. Фактически исключили под нажимом сверху. Зарецкий написал
заявление в ЦКК.
ЦКК разобралась как следует и решила, что оснований, достаточных для
исключения из партии, нет. Здесь бы, кажется, и конец делу. Счастливый,
справедливый. Так нет же.
На одном партийном активе выходит на трибуну один газетный деятель -
Бухимович, вы его, может, знаете. И последними словами кроет ячейку за
результаты обсуждения дела Зарецкого. За попустительство врагу, за потерю
классового чутья. За политическую слепоту. Мало того, отважно выпятив
грудь, кроет ЦКК. Теми же самыми словами. Громит всех. Он один - классово
бдительный, политически принципиальный, непоколебимый. Его личное мнение
выше мнения всех других, мнения партячейки, ЦКК!..
– Я с одним таким познакомился уже, - отозвался Апейка.
– На чистке в
Юровичах...
– Галенчик не один... Модным становится кричать, разоблачать - под
маркой принципиальности! Модно и выгодно.
И риска никакого, и смелым показать себя можно! Лучшим из всех!
Архиборцом, архибольшевиком!
– Мне кажется, что это похоже на спекуляцию, - горячо подхватил мысль
Белого Апейка.
– Спекуляция на сложности момента...
– Спекуляция, - С9гласился Белый.
– В основе которой очень часта -
карьеризм. Стремление погреть руки на ситуации, выскочить на чужой беде.
Сделать карьеру...
– Он добавил раздумчиво: - В сущности, такие деятели
выступают часто как провокаторы. Подбивают на подозрительность,
нетерпимость...
Апейка почувствовал в голосе его тревогу, подумал, что Белый, может
быть, не впервые размышляет об этом, может, не первый раз говорит.
– Один человек - можно сказать, обычный, ограниченный, с неограниченной
разве амбицией - ставит себя над десятками партийцев, над центральной
партийной комиссией, избранной съездом! И никто там не выступил против
него!
Все посчитали это как бы нормальным!
– Слушали его, может, потому, что он все ж не рядовой коммунист. Из
уважения к должности...
– Может быть...
– Белый вдруг произнес: - Негодяй с должностью - это
негодяй в квадрате, в кубе.