Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
– Да мы и сами многие так думали... Только не очень говорили. Так,
разве среди товарищей... А ему этого мало.
У него что на уме, то и на языке. На собраниях его так особенно тянуло
на спор.
– Это плохо, что на собраниях - открыто?
– Нет, кто говорит...
– Парень помолчал, заговорил рассудительно: -
Говорить можно. Но не обязательно лезть со всем тем, что ты думаешь. Не то
чтобы скрывать, а надо прежде подумать, какой будет
знать надо, что когда приходят на собрание и говорят какие-то речи, то,
значит, это все проверено и обдумано. Людьми, у которых имеется фактов
побольше, которые знают побольше...
И вообще не надо лезть на стену без толку!..
Апейка промолчал.
– Его исключили не на литфаке?
– У нас почти все голосовали против исключения. Его исключили потом, на
бюро. А у нас собрали еще одно собранием принципиальности и о вредных
проявлениях на литфаке О нем, можно сказать. Правда, его уже не было...
– Он что - не переменил своего мнения?
– Переменил?
– Парень хмыкнул: - Он потом нарочно показывал стойкость
свою!
– По-юношески искренне как бы похвалился своей практичностью: - Я
ему говорил: надо признать ошибку. Признал бы - и все было бы хорошо.
Иначе было бы!
– Значит, он был убежден.
– Убежден не убежден, а если надо, то надо было признать. А он - нет!
Все - по-своему, добивался все своей правды! И добился!
Больше Апейка не расспрашивал. И спорить не стал:
чувствовал, что спор бесполезен. Молча, оскальзываясь, шел по кривым
улочкам с ямами, меж деревянных кособоких домов с зеленым и черным тесом и
ставнями; улочкам, которые были словно сестры юровичским, самой неказистой
местечковой глухомани. Как и на юровичских, почти нигде не было тротуаров.
Около одного, похожего на другие, скособоченного дома парень открыл
калитку, первым зашел во двор.
Апейка невольно заглянул в окно: увидел за темным стеклом лопушистый
вазон и свое темное отражение в стекле.
На крыльце потопали, обивая налипшую снежную с грязью мокроту,
тщательно вытерли сапоги. Вошли в сени, шагнули в дом.
– Дома Алесь?
– звонко и весело спросил парень.
Худощавая, не очень приветливая хозяйка, переставив табуретку у стола,
внимательно осмотрела Апейку, как бы решая: стоит или не стоит говорить.
Неприязненно ответила:
дома Но парень ее не слушал: он, не спрашивая, раскрыл дверь, вошел в
другую комнату.
– Забрался черт знает куда!
– все с той же звонкостью упрекнул кого-то
другого.
–
Увидев Апейку, Алесь от неожиданности растерялся. Минуту еще сидел за
столом, потом спохватился, встал, смущенно пожал руку. Окинул глазами
комнату: все ли в порядке. Суетливо подал табуретку, такую же, как в
хозяйской комнате, взялся приводить в порядок книги и тетради на столе,
пригладил не очень послушный русый чуб.
– Улицы, брат, что катки! Скользишь все время, как кот на льду!.. Что
поделываешь? Стихи?
– Парень наклонился над столом.
– Ага. Русская
литература девятнадцатого века.
Учимся, значит! Пра-ви-льно!
Он явно строил из себя бывалого, боевого парня. Алесь не поправлял его
и не подлаживался; как бы и не замечал товарища, который будто не хотел
ничего понимать. Сев снова за стол, Алесь глянул настороженно на Апейку и
уже не подымал глаз. Но, чувствовал Апейка, жил нелегким волнением встречи.
Товарищ его, как ни изображал себя беззаботным, все же скоро сообразил,
что Алесю не до его болтовни, бодро объявил:
– Что ж, я свою функцию выполнил.
Он весело пожал руку Алесю, с серьезной сдержанностью простился с
Апейкой. Через минуту звонкий, молодецкий голос его донесся из соседней
комнаты, стукнули двери...
И когда остались одни, долго объединяло обоих молчание. Апейка смотрел
ласково, сочувственно, внимательно: со стороны казалось - Алесь изменился
мало. Было в л#це, в фигуре то же юношеское, милое, деликатное и
стеснительное, из-за чего не очень и верилось, что это он, застенчивый
юноша, так твердо защищал свои убеждения, не отступая перед опасностью.
Вот разве только в очертаниях подбородка, щек появилась новая или не
замеченная раньше жесткость да и взгляд неприступный, настороженный. Не
такой, как там, в поле...
Апейка смотрел и смотрел; Алесь все не поднимал головы: не понять было
– или чувствовал себя виновным, или не хотел упреков.
Апейка первый начал:
– Что учишься - хорошо. Молодец...
Он кивнул: принимаю к сведению. Головы все же не поднял. Помолчали
снова. Вдруг, как бы вспомнив что-то, Алесь встал, вышел в соседнюю
комнату. О чем-то тихо поговорил с хозяйкой. Вернулся. Сел.
– О чем ты там?
– Так... хозяйственные мелочи...
– Не надо ничего.
Он не ответил. Ждал, видно, настороженно разговора о неизбежном,
наболевшем и гнетущем.
Апейка спросил: