Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
как грозно взглянул Евхим.
– Смотри!
– предупредил он и пошел от нее, тяжело вминая траву.
5
Под вечер мачеха вбежала в гумно возбужденная, взлохмаченная, прямо от
ворот бросила:
– Слышал?
Чернушка, подметавший ток, обернулся, спокойно спросил:
– Что?
– Что?! Спрашиваешь!.. Вся деревня гудит! Один ты не знаешь ничего!
Сидишь тут, как сова слепая! ..
– Да что такое? Скажи толком!
– Что? Тебе самому
твоя!.. Отец! Смотрел бы лучше, так не спрашивал бы!
– Да можешь ты сказать по-людски?
– По-людски? Ой, боже ж! Язык просто не поворачивается!
– Мачеха чуть
не запричитала.
– Евхим Корчов - Ганну ..
– Чего плетешь?
– Плетешь? Кинь метлу да выйди на улицу, послушай!..
Кто где стоит - возле забора, у колодца, - у всех только и разговору!..
Один ты - как тетерев!
Чернушка сразу помрачнел, сгорбился.
– Когда в лес по малину ходила...
– пояснила мачеха.
– Видел, какая
пришла?.. Кофта какая была? ..
Чернушка слушал как немой. Словно в тумане, припомнилось ему, какой
странный вид был у Ганны, когда вернулась из лесу. Лицо возбужденное,
глаза беспокойные, почему-то отводила их в сторону, старалась держаться
поодаль.
Когда вязала сноп, руки будто не слушались, и связала плохо, он сказал
ей, чтобы перевязала... И кофта, кофта была порванная, он сам видел.
Правда, она сказала, что за сук нечаянно зацепилась, но - разве она не
могла соврать?..
– Горечко ж, горе, - запричитала тихонько, чтобы не слышали злые люди,
Чернушиха. Она, однако, тут же перешла на другой, решительный тон: - Но
пусть он не радуется, Корч рыжий! Пусть не думает, что если он богаче, то
ему все можно! Море ему по колено! Закается! Закается он - жива я не буду!
В суд, в суд его! В тюрьму его, хряка рыжего! В тюрьму!/В Сибирь!
Тимох наконец будто очнулся:
– Где Ганна?
– Ганна? .. Пошла картошки... накопать...
Чернушка бросил в угол метлу, вышел с гумна; быстро, с несвойственной
ему торопливостью, направился на загуменье - так, что мачеха едва
поспевала за ним. Выйдя за гумно, он на другой стороне огорода возле самой
изгороди в теплых сумерках увидел двух женщин, копавших картофель.
Ганна была не одна, рядом стояла Хадоська, но Чернушка будто и не
заметил ее. "Все равно, зачем скрывать, если все Курени говорят..." Да
если бы в деревне никто об этом и не знал, Чернушка все равно не
остановился бы перед тем, что рядом чужой, - он не мог ждать ни минуты.
– Правда это?
– грозно
ботву.
– О чем вы, тато?
– О чем?
– Чернушка вдруг обмяк, жалобно скривился.
Губы его обиженно и беспомощно задрожали, - о чем?
Хотел сказать и не мог, вместо слов в горле что-то забулькало.
На помощь пришла мачеха:
– Не знаешь? Деревня вся говорит... что Евхим Корчов тебя... силою...
Ботва выпала из Ганниных рук. Она удивленно взглянула на Хадоську,
вдруг мертвенно побелевшую. "Все знают! Вся деревня говорит...
– проплыло
в голове Ганны.
– Силою! .. Но как она побелела, Хадоська!.. Силою,
говорят!.."
– Неправда. Сплетни все, - наконец тихо проговорила Ганна.
Отец будто не поверил!
– Сплетни?
– Сплетни. Брешут.
Отцовы губы перестали дрожать, он стал спокойнее.
– Ну, если так...
– А кофту KTQ порвал?
– не поверила мачеха.
– Кто бы ни порвал - только того не было. Брешут.
– Не было, значит?
– Брехня, говорю.
– А может, ты боишься?
– не сдавалась, как бы пожалела, что все
оказалось только сплетней, мачеха.
– Может, он пригрозил?.. Так ты не
бойся! Теперь не то, что когда-то, теперь - нарушил девку, так женись, не
откручивайся!
А нет - передадим в суд. Так припаяют, что на том свете каяться будет!
– Не было, говорю!
– Не было?..
– Вот же! Что ж мне, божиться надо?
– Если не было, то не было!
– ответил примирительно, с облегчением
отец. Эти слова больше относились не к Ганне, а к мачехе: отец кончал
неприятный разговор.
– Вот тебе и "вся деревня говорит". Мало что
выдумают, когда язык зачешется! .. Идем!
Он пошел по тропке к гумну уже тихо, спокойно. Мачеха брела за ним
неохотно, как бы не выяснив всего...
Ганна и Хадоська некоторое время стояли молча. Ганна вспоминала
разговор с отцом, с мачехой, не могла успокоиться - надо же, чтоб
наговорили на нее такое! Силою!
Охота ведь людям языки чесать!.. Хотел, пробовал, да и теперь, может,
свой нос щупает... И все же, хоть и не виновата была, думать, что идет,
ползет по деревне такая слава о ней, было обидно. Будто грязью ни за что
ни про что облили!
Она вдруг заметила, что лицо у Хадоськи очень взволнованное,
несчастное, и ей стало жаль Коноплянку.
– Не было ничего. Правду сказала.
– А я думала - может... отца боишься? ..
– виновато сказала Хадоська.