Люди сороковых годов
Шрифт:
– Живин, давай петь нашу священную песнь "Gaudeamus igitur" [158] ! воскликнул Вихров.
– Давай, - подхватил тот радостно.
– А вы ее знаете?
– обратился Вихров к Кергелю.
– Немножко знаю, подтяну, - сказал тот.
Все запели, хоть и не совсем складными голосами, но зато с большим одушевлением.
Живин в такой пришел экстаз, что, встав с своего места, начал петь одну известную студенческую переделку.
– Pereat justitia!
–
158
"Gaudeamus igitur" ("Будем радоваться") - первая строчка известной средневековой студенческой песни. Здесь приведена в переделке. Pereat justitia!
– Да погибнет суд! Pereat policia!
– Да погибнет полиция!
– Pereat policia!
– разразился он еще с большим гневом, указывая уже на Кергеля, как на члена земского суда.
Иван, горничная Груша и старуха ключница стояли потихоньку в зале и не без удовольствия слушали это пение.
– В Москве барин каждый день так веселился!
– не утерпел и прихвастнул Иван.
После пения разговор перешел на разные сердечные отношения. Кергель, раскрасневшийся, как рак, от выпитой жженки, не утерпел и ударил Павла по плечу.
– А я немножко знаю одну вашу тайну, - сказал он.
Живин посмотрел на него сердито: ему казалось подлым так насильственно врываться в сердце другого.
– Какую же это?
– спросил Вихров полусконфуженно.
– А такую, что к кому вы уезжали из собрания.
Живин окончательно вышел из себя.
– Если он тебе это говорит, так и ты его спроси, - сказал он, обращаясь к Вихрову, - как он сам ездил к mademoiselle Прыхиной.
Кергель вспыхнул.
– Как, к mademoiselle Прыхиной?!
– воскликнул Вихров, удивленный и вместе с тем почему-то обрадованный этим известием.
– Больше году с ней амурничал!
– подхватил Живин.
– Меньше, - отвечал Кергель, несколько поправившийся и желавший придать этому разговору вид шутки.
– Но скажите, как же вам пришла в голову мысль победить ее?
– спросил Вихров.
– Что ж, она девушка так себе, ничего, - отвечал Кергель, чувствительна только уж очень.
– Все стихами его восхищалась, - пояснил Живин.
– И что же, она вас первого полюбила?
– допрашивал Вихров Кергеля.
– Разумеется, - отвечал тот, как бы даже удивленный этим вопросом.
– И была пылка в любви?
– продолжал Вихров.
– Ужасно, ужасно!
– воскликнул на это Кергель.
– Этим, признаюсь, она меня больше...
И он не докончил своей мысли, а сделал только гримасу.
– Первое-то время, - продолжал зубоскалить Живин, - как он покинул ее, видеть его не могла; если лошадь его проедет мимо окна, сейчас в обморок упадет.
– Говорят, говорят!
–
– Но что ж было делать, - натуру человеческую не переломишь.
– Опротивела, значит?
– проговорил Вихров.
– Невыносимо!
– подтвердил Кергель.
Таким образом приятели разговаривали целый вечер; затем Живин и Кергель отужинали даже в Воздвиженском, причем выпито было все вино, какое имелось в усадьбе, и когда наконец гости уселись в свои пошевни, чтоб ехать домой, то сейчас же принялись хвалить хозяина.
– Чудного сердца человек, чудного!
– восклицал Кергель.
– Еще бы!
– подтверждал с удовольствием Живин и после этого визита весьма часто стал бывать в Воздвиженском.
Видимо, что он всей душой привязался к Вихрову, который, в свою очередь, увидев в нем очень честного, умного и доброго человека, любящего, бог знает как, русскую литературу и хорошо понимающего ее, признался ему, что у него написаны были две повести, и просил только не говорить об этом Кергелю.
– Что ему говорить: разболтает он только всем, - произнес Живин.
Вихров дал ему даже на дом прочесть свои черновые экземпляры; Живин читал их около недели, и когда приехал к Вихрову, то имел лицо серьезнее обыкновенного.
– Не знаю, - начал он, по обыкновению своему, несколько запинающимся языком, - я, конечно, не компетентный судья, но, по-моему, это лучше всего, что теперь печатается в журналах.
– Ты думаешь?
– спросил его не без удовольствия Вихров.
– Более чем думаю, - уверен в том, - подтвердил окончательно Живин.
– Увидим, - произнес Вихров и вздохнул.
Ему и не мечталось даже о подобном счастье.
Невдолге после того он признался Живину также и в своих отношениях к m-me Фатеевой.
– Слышал это я, - отвечал тот с улыбкой.
Тон голоса его при этом показался Вихрову недостаточно уважительным.
– А ты видал ее?
– спросил он.
– Видал, - протянул Живин.
– Что же она: понравилась тебе?
– Да, ничего, понравилась, - отвечал Живин.
– Тут вот про нее болтали, что она, прежде чем с тобой, с каким-то барином еще жила.
– Это совершенная правда, но что же тут такое? Женщина ни перед одним мужчиной не ответственна за свое прошлое, если только она не любила его тогда.
– Разумеется, - подтвердил Живин.
По своим понятиям он, как и Вихров, был чистый жоржзандист.
– Тогда, как ты к ней из собрания уехал...
– продолжал Живин, поднялись по городу крики... стали говорить, что ты женишься даже на ней, и больше всех это огорчило одного доктора у нас молоденького.
– Который лечил ее мужа?
– спросил Вихров, припомнив как-то вскользь слышанные им слова Фатеевой и Прыхиной о каком-то докторе.
– Тот самый, - отвечал Живин.
– Что же, он влюблен, что ли, в нее?