Люди сороковых годов
Шрифт:
Толпа сейчас же отшатнулась от него.
– Выходите и убивайте меня, если только сам я дамся вам живой! прибавил он и, выхватив у стоящего около него мужика заткнутый у него за поясом топор, остановился молодцевато перед толпой; фуражка с него спала в эту минуту, и курчавые волосы его развевались по ветру.
– Что случилось, того не воротишь, - доламывайте моленную сейчас же! кричал он звучным голосом.
Мужики не двигались.
– Говорят вам, сейчас же!
– повторил Вихров уже с пеною у рта.
– Нет, ваше высокоблагородие, мы ломать больше моленной не будем, произнес
– Вы не будете, - ну, так я ее буду ломать. Любезные!
– крикнул он, заметив в толпе писаря удельного и кучера своего.
– Будемте мы с вами ломать, - берите топоры и полезайте за мною, по двадцати пяти рублей каждому награды!
Кучер и писарь сейчас же взяли у стоявших около них раскольников топоры, которые те послушно им отдали, - и взлезли за Вихровым на моленную. Втроем они стали катать бревно за бревном. Раскольники все стояли около, и ни один из них не уходил, кроме только головы, который куда-то пропал. Он боялся, кажется, что Вихров что-нибудь заставит его сделать, а сделать - он своих опасался.
– Послушайте, братцы, - произнес Вихров, переставая работать и несколько приходя в себя от ударившей его горячки в голову, - я должен буду составить протокол, что я ломал все сам и что вы мне не повиновались; к вам опять пришлют войско на постой, уверяю вас!
– Да что, братцы, ломайте, - что это вы затеяли!
– произнес вдруг голова, откуда-то появившийся и заметивший, что толпа начинала уже немного сдаваться.
– Повинуйтесь, дружки мои, властям вашим!
– проголосила за ним одна из старух-девиц, успевшая в эту сумятицу стащить еще две - три иконы.
– Пойдемте, - проговорили прежние же плотники, и через несколько минут они опять появились на срубе моленной и стали ее раскатывать.
Вихров, утомленный трудами своими и всею этою сценою и видя, что моленная вся уже почти была разломана, снова возвратился в свой приказ, но к нему опять пришел голова.
– Как же насчет икон и колокола, ваше высокородие, прикажете?
– спросил он.
– В губернский город, в консисторию их надобно отправить, - отвечал Вихров.
– Что там с ними будут делать, осмелюсь спросить, ваше высокородие? продолжал голова.
– А рассмотрят: нет ли в них чего противного вере, и возвратят их вам.
– Нет, ваше высокородие, - возразил голова, - сколько вот мы наслышаны, моленных сломано много, а мало что-то икон возвращают. Разве кто денег даст, так консисторские чиновники потихоньку отдают иконы по две, по три.
– Ну, да которые вам нужны были, вы тоже побрали их себе, - заметил Вихров.
– Да это, благодарим милость вашу, было немножко, - отвечал с улыбкою голова.
– То, ваше высокородие, горестно, что иконы все больше родительского благословения, - и их там тоже, как мы наслышаны, не очень хранят, в сарай там али в подвал даже свалят гуртом: сырость, прель, гадина там разная, кровью даже сердце обливается, как и подумаешь о том.
– Я вам выхлопочу очень скоро, чтобы их рассмотрели, но как же, однако, ты их доставишь?
– Да уж буду милости просить, что не позволите ли мне взять это на себя: в лодке их до самого губернского
– Что же - в барках, что ли?
– Да-с, у меня этакая лодка большая есть, парусная, я и свезу в ней, а вам расписку дам на себя, что взялся справить это дело.
– Только ведь это надо сейчас же!
– Да мы сейчас же, судно у меня готово, совсем снаряжено, - проговорил голова, очень довольный, что ему позволили самому до города довезти святыню.
Через несколько времени в селе снова раздался вой и стон. Это оплакивали уносимые иконы. Сам голова, с чисто-начисто вымытыми руками и в совершенно чистой рубашке и портах, укладывал их в новые рогожные кули и к некоторым иконам, больше, вероятно, чтимым, прежде чем уложить их, прикладывался, за ним также прикладывались и некоторые другие мужики. Когда таким образом было сделано до тридцати тюков, их стали носить в лодку и укладывать на дно; переносили их на пелене, пришитой к двум шестам, на которых обыкновенно раскольники носят гробы своих покойников. Носившие мужики обнаруживали то же благоговение, как и голова, который побежал домой, чтобы перекусить чего-нибудь и собраться совсем в дорогу. Наконец лодка была совсем нагружена и плотно закрыта рогожками сверху, парус на ней подняли, четверо гребцов сели в подмогу ему грести, а голова, в черном суконном, щеголеватом полушубке и в поярковой шапке, стал у руля.
Почти все жители высыпали на улицу; некоторые старухи продолжали тихонько плакать, даже мальчишке стояли как-то присмирев и совершенно не шаля; разломанная моленная чернела своим раскиданным материалом. Лодка долго еще виднелась в перспективе реки...
Вихров пришел домой и дописал письмо к Мари.
"Все кончено, я, как разрушитель храмов, Александр Македонский, сижу на развалинах. Смирный народ мой поершился было немного, хотели, кажется, меня убить, - и я, кажется, хотел кого-то убить. Завтра еду обратно в губернию. На душе у меня очень скверно".
XI
ЮЛИЯ И ГРУНЯ
Дома Вихрова ужасно ожидали. Груня вскрикнула даже, когда увидела, что он на почтовой тройке в телеге подъехал к крыльцу, - и, выбежав ему навстречу, своими слабыми ручонками старалась высадить его из экипажа.
– Барин, я думала, что вы уж и не приедете совсем, - говорила она задыхающимся от радости голосом.
– Благодарю покорно, что вы мне написали, прибавила она и поцеловала его в плечо.
– Я знал, что ты будешь беспокоиться обо мне, - отвечал Вихров.
– Ужас, барин, чего-чего уж не передумала! Вы другой раз, как поедете, так меня уж лучше вместо лакея возьмите с собой.
– Как это на следствие с горничной ехать - это противозаконно, возразил Вихров.
– Да я мальчиком, барин, оденусь; я уж примеривала с верхнего мальчика чепан, никак меня не отличить от мужчины - ужасно похожа!
– А что верхние?
– спросил Вихров.
– Ничего-с!.. Барышня-то была нездорова. Все по вас тоже, говорят, скучает.
– По мне?
– Да-с. Ей-богу, люди их смеялись: "Что, говорят, ваш барин - женится ли на нашей барышне?.. Она очень влюблена в него теперь".