Люди сороковых годов
Шрифт:
– Ломайте, - ответил ему Вихров.
В это время к нему подошли две старушки, красивые еще из себя и преплутовки, должно быть. Они сначала ему обе враз низко поклонились, сгибая при этом только спины свои, а потом обе вместе заголосили:
– Батюшка! В моленной наши две иконы божий, не позволишь ли их взять?
Оказалось впоследствии, что они были девицы и две родные между собой сестрицы.
– Пожалуй, возьмите!
– разрешил им сейчас же Вихров.
Старушки даже вспыхнули при этом от удовольствия.
– Благодарим, батюшка, покорно, государь наш милостивый, -
– С колокола начинать надобно!
– толковали между собой плотники.
– Вестимо, с колокола!
– подтверждали им и старики.
– А как его спустить-то?
– спрашивал один из плотников.
– Как спустить? Уставим в перекладину-то слегу, привяжем его за уши-то к ней на слабой веревке, старые-то перекладины его перерубим, - вот он и пойдет, - объяснил другой, молодой еще довольно малый.
– Это так, складно будет!
– поддержал его и голова.
После чего достали сейчас же огромную слегу, и на крыше моленной очутились мгновенно взлезшие по углу ее плотники; не прошло и четверти часа, как они слегу эту установили на крыше в наклонном положении, а с земли конец ее подперли другою слегою; к этой наклонной слеге они привязали колокол веревками, перерубили потом его прежние перекладины, колокол сейчас же закачался, зазвенел и вслед за тем начал тихо опускаться по наклонной слеге, продолжая по временам прозванивать. Плотники при этом начали креститься; в народе между старух и женщин раздался плач и вопль; у всех мужчин были лица мрачные; колокол продолжал глухо прозванивать, как бы совершая себе похоронный звон.
– Остановите его, робя, а то он прямо на землю бухнет!
– воскликнул голова, заметив, что плотники, под влиянием впечатления, стояли с растерянными и ротозеющими лицами. Те едва остановили колокол и потом, привязав к нему длинную веревку, стали его осторожно спускать на землю. Колокол еще несколько раз прозвенел и наконец, издавши какой-то глухой удар, коснулся земли. Многие старухи, старики и даже молодые бросились к нему и стали прикладываться к нему.
– И его по начальству увезешь, государь милостивый?
– спросила Вихрова одна старуха, указывая головой на колокол.
– И его увезу вместе с образами, - отвечал он.
– Ах, напасти наши великие пришли, - проговорила старуха.
Две прежние старушки между тем лучше всех распорядились: пользуясь тем, что образа были совершенно закрыты от Вихрова народом, они унесли к себе не две иконы, а, по крайней мере, двадцать, так что их уже остановил заметивший это голова.
– Будет вам, старухи!
– проговорил он им негромко.
– Ну, теперь, братцы, начинайте ломать, - сказал Вихров. Ему страшно тяжела была вся эта сцена.
– Ломайте, братцы, - проговорил за ним и голова.
Один из плотников взлез на самый конек вышки, перекрестился и ударил топором; конек сразу же отлетел, а вслед за ним рассыпалась и часть крыши. В народе как бы простонало что-то. Многие перекрестились - и далее затем началась ломка: покатился с крыши старый тес, полетела
– Куда же нам теперь материал этот лесной девать?
– спросил голова Вихрова.
– Я тебе сдам его под расписку, а ты продай его и деньги вырученные обрати в общественный капитал.
– Что же, мы же ведь опять и купим его себе, - заметил голова.
– Вы же и покупайте!
– Удивительная вещь, право!
– проговорил голова и вздохнул.
Вихров снова возвратился в свою комнату и стал продолжать письмо к Мари.
"Сейчас началась ломка моленной. Раскольники сами ее ломают. Что такое народ русский?
– невольно спросишь при этом.
– Что он - трусоват, забит, загнан очень или очень уж умен? Кажется, последнее вероятнее. Сейчас голова, будто к слову, спросил меня: Куда же денут материал от моленной?.. Я сказал, что сдам ему, - и они, я убежден, через месяц же выстроят из него себе где-нибудь в лесу новую моленную; образов они тоже, вероятно, порастащили порядочно. По крайней мере, сегодня я видел их гораздо уж меньше, чем вчера их было в моленной за всенощной. Я стараюсь быть непредусмотрительным чиновником..."
На этом месте письма в комнату вошел голова; лицо его было бледно, борода растрепана, видно, что он бежал в сильных попыхах.
– Неладно, ваше высокородие, - начал он взволнованным голосом, плотник там один зарубился сильно.
– Как зарубился?
– воскликнул и Вихров, тоже побледнев немного.
– Так, упал с крыши прямо на топор, что в руках у него был, - весь бок себе разрубил!
– Ну, что же делать!
– проговорил Вихров и хотел было выйти на улицу.
– Погодите маненько, ваше высокородие, - остановил его голова, - народ сильно оченно тронулся от этого!.. Бунтуют!.. "Это, говорят, все божеское наказание на нас, что слушаемся мы!" - не хотят теперь и моленной вовсе ломать!
– Да они это хуже сделают для себя, понимаешь ты?
– говорил Вихров.
– Я-то понимаю, судырь, это.
– Я все-таки пойду, пусть они меня убьют, - сказал Вихров и, надев фуражку, пошел.
Народ в самом деле был в волнении: тут и там стояли кучки, говорили, кричали между собою. Около зарубившегося плотника стояли мужики и бабы, и последние выли и плакали.
Вихров подошел к этой первой группе. Зарубившийся плотник только взмахнул на него глазами и потом снова закрыл их и поник вместе с тем головою. Рана у него, вероятно, была очень дурно перевязана, потому что кровь продолжала пробиваться сквозь рубашку и кафтан.
– Перевяжите его хорошенько!
– воскликнул было Вихров, но на это приказание его в толпе никто даже и не пошевелился, а только послышался глухой говор в народе.
– Поганое дело этакое заставляете делать, за неволю так вышло! раздалось почти у самого его уха.
– Всех бы их самих, барь-то, этак перерубить!
– проговорил на это другой голос.
Вихров вспыхнул: кровь покойного отца отозвалась в нем.
– Кто тут говорит, что всех бар перерубить надо? Кто? Выходи сюда! крикнул он.