Люди сороковых годов
Шрифт:
– Отчего у нас не введут присяжных?.. Кому они могут помешать? произнес Павел.
Марьеновский усмехнулся.
– Очень многому!
– отвечал он.
– Покуда существуют другие злоупотребительные учреждения, до тех пор о суде присяжных и думать нечего: разве может существовать гласный суд, когда произвол административных лиц доходит бог знает до чего, - когда существует крепостное право?.. Все это на суде, разумеется, будет обличаться, обвиняться...
– Главным образом, достоинство и беспристрастие суда, я полагаю, зависит от несменяемости судей, - заметил Неведомов.
– И то
– Во Франции так называемые les tribunaux ordinaires [145] были весьма независимы: король не мог ни сменять, ни награждать, ни перемещать даже судей; но зато явился особенный суд, le tribunal exceptionnel [146] , в который мало-помалу перенесли все казенные и общественные дела, а затем стали переносить и дела частных лиц. Если какой-нибудь господин был довольно силен, он подавал прошение королю, и тот передавал дело его в административный суд, - вот вам и несменяемость судей!
145
обыкновенные суды (франц.).
146
суд для рассмотрения дел, изъятых из общего судопроизводства (франц.).
Весь этот разговор молодые люди вели между собой как-то вполголоса и с явным уважением друг к другу. Марьеновский по преимуществу произвел на Павла впечатление ясностью и простотой своих мыслей.
– Кто это такой?
– спросил он потихоньку Неведомова, когда Марьеновский встал, чтобы закурить сигару.
– Это кандидат юридического факультета, - отвечал тот.
– Он нынче только кончил курс.
– Что же, он - в профессора хочет?
– Не знаю. Он теперь продал все свое маленькое состояньице и с этими деньгами едет за границу, чтобы доканчивать свое образование.
Марьеновский снова подошел к ним и сел.
Во все это время Анна Ивановна, остававшаяся одна, по временам взглядывала то на Павла, то на Неведомова. Не принимая, конечно, никакого участия в этом разговоре, она собиралась было уйти к себе в комнату; но вдруг, услышав шум и голоса у дверей, радостно воскликнула:
– Ах, это, должно быть, Петин и Замин!
Вошли шумно два студента: один - толстый, приземистый, с курчавою головой, с грубыми руками, с огромными ногами и почти оборванным образом одетый; а другой - высоконький, худенький, с необыкновенно острым, подвижным лицом, и тоже оборванец.
– Вот они где тут!
– воскликнул толстяк и, потом, пошел со всеми здороваться: у каждого крепко стискивал руку, тряс ее; потом, с каждым целовался, не исключая даже и Вихрова, которого он и не знал совсем. Анне Ивановне он тоже пожал руку и потряс ее так, что она даже вскрикнула: "Замин, больно!". Тот, чтобы вознаградить ее, поцеловал у нее руку; она поцеловала его в макушку. Петин, худощавый товарищ Замина, тоже расцеловался со всеми, а перед Анной Ивановной он, сверх того, еще как-то особенно важно раскланялся, отчего та покатилась со смеху.
– Приехали из деревни?
– сказал новоприбывшим Неведомов.
–
– отвечал толстяк, шумно усаживаясь. Петин поместился тоже рядом с ним и придал себе необыкновенно прямую и солидную фигуру, так что Анна Ивановна взглянуть на него не могла без смеху: это, как впоследствии оказалось, Петин англичанина представлял.
– Чей это там такой курчавый лакей?
– продолжал толстый.
– Это, должно быть, мой Иван, - сказал с улыбкой Павел.
– Какой славный малый, какой отличный, должно быть!
– продолжал Замин совершенно искренним тоном.
– Я тут иду, а он сидит у ворот и песню мурлыкает. Я говорю: "Какую ты это песню поешь?" - Он сказал; я ее знаю. "Давай, говорю, вместе петь".
– "Давайте!" - говорит... И начали... Народу что собралось - ужас! Отличный малый, должно быть... бесподобный!
– Замин, это вы?
– раздался вдруг из-за перегородки довольно неблагосклонный голос хозяйки.
– Я, - отвечал Замин, подмигнув товарищам.
– Вы опять тут будете кричать! Уйдите, прошу вас, в какой другой номер, - продолжала m-me Гартунг.
– А вы все больны?
– спросил ее довольно добродушно Замин.
– Больна! Прошу вас, уйдите, - повторила она настойчиво.
M-me Гартунг была сердита на Замина и Петина за то, что они у нее около года стояли и почти ни копейки ей не заплатили: она едва выжила их из квартиры.
– Надо уйти куда-нибудь, - сказал добродушно Замин.
– Иесс!
– произнес за ним его товарищ с совершенно английским акцентом, так что все расхохотались.
– Милости прошу, господа, ко мне; у меня номер довольно большой, сказал Павел: ему очень нравилось все это общество.
– А этот Ваня ваш - будет у вас?
– спросил Замин.
– Непременно!
– отвечал Павел, улыбаясь.
– И отлично! Пойдемте!
– сказал Замин, поднимаясь.
Товарищ тоже за ним поднялся.
– Позвольте и вас просить посетить меня!
– обратился Павел к Марьеновскому.
– Очень рад!
– отвечал тот.
– А как же я - где же вас послушаю?
– сказала горестным голосом Анна Ивановна, обращаясь к Замину и Петину.
– А, да с нами же пойдемте!
– воскликнул Замин.
– А мне можно к вам?
– обратилась Анна Ивановна, слегка покраснев, к Павлу.
– Сделайте милость!
– отвечал тот.
– Можно, пойдемте!
– разрешил ей и Неведомов, а потом взял ее под руку, и все прочие отправились за ними гурьбой.
Когда проходили по коридору, к Вихрову подошел Замин.
– Нет ли там у вас какого беспорядка в комнате? Вы приберите: она девушка славная!
– проговорил он шепотом, показывая головой на Анну Ивановну.
– У меня совершенно все в порядке, - отвечал Вихров.
Анна Ивановна была дочь одного бедного чиновника, и приехала в Москву с тем, чтобы держать в университете экзамен на гувернантку. Она почти без копейки денег поселилась в номерах у m-me Гартунг и сделалась какою-то дочерью второго полка студентов: они все почти были в нее влюблены, оберегали ее честь и целомудрие, и почти на общий счет содержали ее, и не позволяли себе не только с ней, по даже при ней никакой неприличной шутки: сама-то была она уж очень чиста и невинна душою!