Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

Анна Гавриловна, впрочем, раз рассказала ему несколько заинтересовавший его случай:

– Клеопатра-то Петровна, слышали, опять сошлась с мужем, приехала к нему: недолго, видно, продержал ее господин Постен.

– Я уж ничего тут и не понимаю, - сказал Павел.

– Поймешь этакую лукавицу... Смела ли бы другая, после этого, приехать к мужу!..

– Что же муж-то сам?..
– возразил Павел.

– Что муж-то?.. Он добрый; пьяный только... Пишет, вон, к Есперу Иванычу: "Дяденька, Клеопаша опять ко мне приехала; я ей все простил, потому что сам неправ против нее был", - проговорила Анна Гавриловна: она все еще продолжала сердиться на Фатееву за дочь.

С Мари Павел больше уже не

видался. Вскоре после его первого визита к ней муж ее, г.Эйсмонд, приезжал к нему, но не застал его дома, а потом через полгода они уехали с батареей куда-то в Малороссию. Любовь к Мари в герое моем не то чтобы прошла совершенно, но она как-то замерла и осталась в то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною и оскорбленною, так что ему вспоминать об Мари было больно, грустно и досадно; он лучше хотел думать, что она умерла, и на эту тему, размечтавшись в сумерки, писал даже стихи:

Мой милый друг, с тобой схоронены

Всех лучших дней моих воспоминанья,

И в сердце, как в гробу, затаены

Речей твоих святые обаянья.

В номерной жизни тоже не произошло ничего особенного; постояльцы были те же, и только Анна Ивановна выдержала экзамен на гувернантку и поступила уже на место. Неведомов, расставшись, таким образом, с предметом своей страсти, впал в какую-то грустную меланхолию и часто, сидя в обществе своих молодых товарищей, по целым часам слова не проговаривал. M-me Гартунг давным-давно уже, разумеется, поправилась в своем здоровье, и Павел познакомился с нею лично; оказалось, что это была довольно еще молодая, не слишком дурная собой и заметно начинающая полнеть немка. От Ваньки своего Павел узнал, что m-me Гартунг была любовница Салова, и что прежде она была blanchisseuse [147] и содержала прачечное заведение; но потом, когда он сошелся с ней, то снял для нее эти номера и сам поселился у ней. Макар Григорьев тоже иногда заходил к Павлу в номера, принося к нему письма от полковника, который почему-то все-таки считал вернее писать к Макару Григорьеву, чем прямо на квартиру к сыну. Макар Григорьев видал всех, бывавших у Павла студентов, и разговаривал с ними: больше всех ему понравился Замин, вероятно потому, что тот толковал с ним о мужичках, которых, как мы знаем, Замин сам до страсти любил, и при этом, разумеется, не преминул представить, как богоносцы, идя с образами на святой неделе, дикими голосами поют: "Христос воскресе!"

147

прачка (франц.).

– Так, точь-в-точь, глупый народ этакий, лопалы!
– подтвердил и Макар Григорьев.

Петин тоже попробовал было представить Макару Григорьеву змею, переползавшую через пеньки, и при этом сам переполз через стул, но как-то не угодил этим Макару Григорьеву, потому что тот впоследствии отзывался о нем Павлу: "Нет, барин этот хоть и длинен, но без рассудка!" Неведомов, в свою очередь, тоже немало его удивил:

– Почто это он в подряснике-то ходит?
– спросил он после Павла.

– Так, ходит, - отвечал тот.

– Как ходит? Ведь, грех, чай!
– продолжал Макар Григорьев с крайним удивлением.

– Что ж за грех?
– спросил в свою очередь Павел.

– Как же не грех? Ризу бы еще он надел!
– возражал Макар Григорьев.

Впрочем, при дальнейшем знакомстве с Неведомовым, тот, кажется, ему понравился.

– Барин-то добрый, надо быть, и умный, а поди как прокуратит, - говорил он все-таки с удивлением.

Но Салова он решительно возненавидел. Тот, увидев его в первый раз у Павла, взглянул на него сначала чересчур свысока, а потом, узнав, что он богатый московский подрядчик,

стал над ним подтрунивать.

– Что, кармашек толст, толст от бочек-то?
– спрашивал он его насмешливо, показывая на карман.

– Не толще, чем у вашего папеньки. Я бочки делаю, а он в них вино сыропил, да разбавлял, - отвечал Макар Григорьев, от кого-то узнавший, что отец Салова был винный откупщик, - кто почестнее у этого дела стоит, я уж и не знаю!..
– заключил он многознаменательно.

– Оба честны, должно быть, оба честны!
– произнес, нисколько не смутившись, Салов.

Вообще, он был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел стал часто видать у Салова какого-то молоденького студента, который приходил к нему, сейчас же садился с ним играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на то, Салов без всякой жалости продолжал с ним играть.

– Вы его почти наверное обыгрываете, - заметил ему как-то раз Павел, когда студент, совсем уже проигравшись, ушел.

– Совершенно наверное: сколько хочу у него, столько и выиграю, отвечал Салов.

– Но, как же? Ведь, это нечестно!
– возразил ему Павел.

– Чем же нечестно? Отец-дурак дает этому мальчишке столько денег, что он бы разврату на них мог предаваться, а я оберу их у него и по крайней мере для нравственной жизни его сберегу!

Невдолге после того, Салов не преминул и с самим Павлом сыграть небольшую плутовскую штучку. Однажды тот, придя к нему, увидел на столе шашки и шашешницу.

– Это вы зачем себе приобрели?
– спросил Павел.

– Да так, кое-кто из знакомых играют в шашки, а у меня их не было; вот я их и приобрел.

– А сами вы играете?
– спросил Вихров.

– Почти нет, - отвечал Салов совершенно искренним голосом.
– А вы играете?

– Я играю, - отвечал Павел. Он, в самом деле, недурно играл.
– Давайте, сыграем!
– прибавил он.

– Что? Нет! Вы меня обыграете, - возразил Салов, однако сел.
– Что же, мы даром будем играть?

– Разумеется, - отвечал Павел.

– Ну, я ни во что и никогда не игрывал даром. Давайте, сыграемте на обед у Яра.

– Хорошо!
– сказал Павел.

Они сыграли. Павел проиграл и тотчас же повел Салова к Яру. Когда они, после вкусных блюд и выпитой бутылки хорошего вина, вышли на улицу, то Салов, положив Павлу руку на плечо, проговорил:

– Я, душенька, может быть, первый игрок в Москве, как же вы смели со мной сесть играть?

– Зачем же вы сказали, что вы не умеете совсем играть?

– Понадуть вас хотел. По крайней мере, на обед у Яра выиграть желал, отвечал с удовольствием Салов.

– Черт знает что такое!
– произнес Павел, не могший хорошенько понять, ложь ли это, или чистая монета.

В Новый год, в Васильев день, Салов обыкновенно справлял свои именины. M-me Гартунг, жившая, как мы знаем, за ширмами, перебиралась в этот день со всем своим скарбом в кухню. Из столовой, таким образом, являлась очень обширная комната, которую всю уставляли принесенною из других номеров мебелью; приготовлялись два-три карточных стола, нанимался нарочно официант, который приготовлял буфет и ужин. В последние именины повторилось то же, и хотя Вихров не хотел было даже прийти к нему, зная наперед, что тут все будут заняты картами, но Салов очень его просил, говоря, что у него порядочные люди будут; надобно же, чтоб они и порядочных людей видели, а то не Неведомова же в подряснике им показывать. Павел согласился и пришел, и первых, кого он увидел у Салова, это двух молодых людей: одного - в щеголеватом штатском платье, а другого - в новеньком с иголочки инженерном мундире. Он развел руками от удивления: это были два брата Захаревские.