Люди сороковых годов
Шрифт:
После обеда, наконец, когда Павел вместе с полковником стали раскланиваться, чтобы ехать домой, m-lle Прыхина вдруг обратилась к нему:
– Monsieur Вихров, - начала она немного лукавым голосом, - меня не знает, а я его знаю очень хорошо.
– Меня?
– спросил Павел.
– Да, вас. Мне про вас очень много рассказывала одна моя соседка и приятельница.
– Кто такая?
– спросил Павел.
– Madame Фатеева, - отвечала многознаменательно m-lle Прыхина.
– Ах, боже мой!
– воскликнул Павел.
– Она опять сюда приехала?
– Да, она
– И, что же, ладит с ним?
– спросил Павел.
– Ладит, по возможности, что же делать? Не имея состояния, надо ладить!
– Поклонитесь ей, пожалуйста, от меня, когда ее увидите, - проговорил Павел.
– И только?
– спросила m-lle Прыхина опять уже лукаво.
– Только, разумеется, - отвечал Павел.
– Странно!
– проговорила m-lle Прыхина, и на некрасивом лице ее изобразилось удивление.
Павел, в свою очередь, тоже посмотрел на нее с некоторым вниманием.
Вскоре потом он выехал с отцом.
Когда Павел садился на лошадь, которую подвел ему Добров и подержал даже ему стремя, он не утерпел и спросил его:
– Отчего вы служите в рассыльных и не приищете себе более приличного места?
– Мне нельзя, сударь, - отвечал тот ему своим басом, - я точно что человек слабый - на хороших местах меня держать не станут.
Павел дал шпоры своей лошади и поехал. Вся жизнь, которую он видел в стану, показалась ему, с одной стороны, какою-то простою, а с другой тяжелою, безобразною и исковерканною, точно кривулина какая.
IX
АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КОПТИН
Желая развлечь сына, полковник однажды сказал ему:
– А что, не хочешь ли, поедем к Александру Ивановичу Коптину?
Павел некоторое время думал.
– К Коптину?
– повторил он.
Ему и хотелось съездить к Коптину, но в то же время немножко и страшно было: Коптин был генерал-майор в отставке и, вместе с тем, сочинитель. Во всей губернии он слыл за большого вольнодумца, насмешника и даже богоотступника.
– А что, он не очень важничает своим генеральством и сочинительством? спросил Павел отца.
– Нет, не очень!.. Когда трезв, так напротив весьма вежлив и приветлив; ну, а как выпьет, так занесет немного... Со мной у него тоже раз, продолжал полковник, - какая стычка была!.. Рассказывает он про Кавказ, про гору там одну, и слышу я, что врет; захотелось мне его немножко остановить. "Нет, говорю, ваше превосходительство, это не так; я сам чрез эту гору переходил!" - "Где, говорит, вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!" Я говорю: "Ваше превосходительство, я двадцать лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным не видал; а вас - так, говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок, на руки подобрав, в коляску положили!" Засмеялся... "Было, говорит, со мной, полковник, это, было!.. Не выдержало мое генеральское тело и сомлело перед очьми народными!" По-славянски, знаешь, этак заговорил - черт его знает что такое!
Павел однако решился съездить к Коптину.
В день отъезда, полковник вырядился в свой
– Нельзя, братец, все-таки генерал!
– сказал он ему по этому поводу, и презамечательный на это, бестия!.. Даром что глядит по сторонам, все в человеке высмотрит.
Дорогой Павел продолжал спрашивать отца о Коптине.
– Скажите, папаша, ведь он сослан был?
– Как же, при покойном еще государе Александре Павловиче, в деревню свою, чтобы безвыездно жил в ней.
– За что же?
Полковник усмехнулся.
– Песню он, говорят, какую-то сочинил с припевом этаким. Во Франции он тоже был с войсками нашими, ну и понабрался там этого духу глупого.
– Какая же это песня, папаша?
– Не знаю, - отвечал полковник. Он знал, впрочем, эту песню, но не передал ее сыну, не желая заражать его вольнодумством.
– А как же его простили?
– Простили его потом, когда государь проезжал по здешней губернии; ну, и с ним Вилье [50] всегда ездил, по левую руку в коляске с ним сидел... Только вот, проезжая мимо этого Семеновского, он и говорит: "Посмотрите, говорит, ваше величество, какая усадьба красивая!.. (прошен уж тоже заранее был). Это, говорит, несчастного Коптина, который в нее сослан!" - "А, говорит государь, разрешить ему въезд в Петербург!"
– А скажите, папаша, - продолжал Павел, припоминая разные подробности, которые он смутно слыхал в своем детстве про Коптина, - декабристом он был?
– Нет, не был! Со всеми с ними дружен был, а тут как-то перед самым их заговором, на счастье свое, перессорился с ними! Когда государю подали список всех этих злодеев, первое слово его было: "А Коптин - тут, в числе их?" - "Нет", - говорят.
– "Ну, говорит, слава богу!" Любил, знаешь, его, дорожил им. Вскоре после того в флигель-адъютанты было предложено ему отказался: "Я, говорит, желаю служить отечеству, а не на паркете!" Его и послали на Кавказ: на, служи там отечеству!
– Все это однако показывает, что он человек благородный.
– О, поди-ка - с каким гонором, сбрех только: на Кавказе-то начальник края прислал ему эту, знаешь, книгу дневную, чтобы записывать в нее, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там - отдыхал от сих мыслей, таким шутовским манером всю книгу и исписал!.. Ему дали генерал-майора и в отставку прогнали.
– Что же он делает тут, чем занимается?
– Чем заниматься-то? Сидит, разглагольствует, в коляске четверней ездит, сам в черкеске ходит; людей тоже всех черкесами одел.
Когда Вихровы приехали в усадьбу Александра Ивановича и подъехали к его дому, их встретили два - три очень красивых лакея, в самом деле одетые в черные черкесские чепаны [51] .
– Его превосходительство дома?
– спросил не без уважения полковник.
– У себя-с!
– отвечал один из лакеев.
Павел почувствовал, что от всех от них страшно воняло водкой.