Люди сороковых годов
Шрифт:
– Это он англичанина представляет!
– пояснил Павел.
Та улыбнулась.
Все уселись.
– Какая, брат, на днях штука в сенате вышла, - начал Замин первый разговаривать.
– Болхов-город... озеро там, брат, будет в длину верст двадцать... ну, а на нагорной-то стороне у него - монастырь Болоховской!.. Селенья-то, слышь, кругом всего озера идут... тысяч около десяти душ, понимаешь! Все это прежде монастырское было, к монастырю было приписано; как наша матушка Екатерина-то воцарилась - и отняла все у монастыря; а монастырь, однако ж, озеро-то удержал за собой: тысяч пять он собирал каждый год за позволенье крестьянам ловить в озере
– Какой смелый и знаменательный поступок Екатерины - отнятие крестьян у монастырей!
– сказал Марьеновский, обращаясь более к Неведомову.
– Жаль, что она и у дворян не сделала того же самого, - отвечал тот.
– "Дворянство - слава моего государства", - говаривала она, - произнес с улыбкой Марьеновский.
– Не знаю, в какой мере это справедливо, - продолжал он, - но нынешнему государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.
– Кто же ему мешает это?
– воскликнул Павел.
– Не решается, видно!.. Впрочем, инвентари в юго-западных губерниях [60] сделали некоторым образом шаг к тому!
– присовокупил Марьеновский; но присовокупил совершенно тихим голосом, видя, что горничная и Иван проходят часто по комнате.
– Что же тогда с нами, помещиками, будет?
– спросила Фатеева.
Марьеновский пожал плечами.
– Вероятно, помещиков вознаградят чем-нибудь!
– проговорил он.
– Что их вознаграждать-то!
– воскликнул Замин.
– Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: "Страшный суд написан, а ни одного барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами".
– В Пруссии удивительно как спокойно рушилось это право, - сказал Марьеновский.
– Вы знаете, что король, во все продолжение разрешения этого вопроса, со всем двором проживал только по 50-ти тысяч гульденов.
– Пруссии, как и вообще немцам, предстоит великая будущность, - сказал Неведомов.
Он очень любил и немцев и литературу их.
– Что немцы!
– воскликнул Замин.
– Всякий немец - сапожник.
– Как, и Шиллер - тоже сапожник?
– спросил его Павел.
– И Шиллер - сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец - мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: "Что, спросят, умеешь на валторне играть?.." - "А гля че, говорит, не уметь - губы есть!"
– Позвольте мне представить, как барышни поют: "Что ты спишь, мужичок?" - вмешался вдруг в разговор Петин.
– Пожалуйста!
– сказал с великою радостью Павел.
Петин сел к столу и, заиграв на нем руками, как бы на фортепьянах, запел совершенно так, как поют барышни, которые не понимают, что они поют.
– Очень похоже!
–
Петин встал, раскланялся перед нею, уже как француз, и проговорил:
– Merci, madame.
Разговор после того снова склонился на несколько отвлеченные предметы и перешел, между прочим, на заявивших уже себя в то время славянофилов.
– Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, - сказал Замин, баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, - с деготьком да луком.
– Хороши и противники-то их - западники, - сказал своим грустным голосом Неведомов.
– Какое высокое дарование - Белинский, а и того совсем сбили с толку; последнее время пишет все это, видно, с чужого голоса, раскидался во все стороны.
– Не знаю, я за границей, - начал Марьеновский, - не видал ни одного русского журнала; но мне встретился Салов, и он в восторге именно от какой-то статьи Белинского.
– Он обыкновенно в восторге от всякой книжки журнала, - подхватил Неведомов.
– Особенно, когда этим можно кого-нибудь попилить или поучить, пояснил Павел.
– Именно: попилить и поучить!
– подтвердил Марьеновский.
Вихров был совершенно доволен тем, что у него на вечере говорилось и представлялось, так как он очень хорошо знал, что Клеопатра Петровна никогда еще таких умных разговоров не слыхивала и никогда таких отличных представлений не видывала.
При прощании просили было Петина и Замина представить еще что-нибудь; но последний решительно отказался. Поглощенный своею любовью к народу, Замин последнее время заметно начал солидничать. Петин тоже было отговаривался, что уже - некогда, и что он все перезабыл; однако в передней не утерпел и вдруг схватился и повис на платяной вешалке.
– Глядите, глядите!.. На что он похож?
– воскликнул Замин, показывая на приятеля.
– На сухую рыбу, - проговорил Павел.
– На енотовую шубу вытертую, - сказал Замин.
Все взглянули: и в самом деле - Петин был похож на енотовую шубу.
– Совершенно шуба вытертая, - подтвердила и m-me Фатеева.
Когда все ушли, Павел не утерпел и сейчас же ее спросил:
– Ну, как тебе понравились мои приятели?
– Марьеновский, по-моему, очень умный человек!
– Я этого ожидая, - подхватил Павел, - но умнее всех тут Неведомов.
– Я этого не знаю: он все больше молчал, - сказала m-me Фатеева.
– А какова прелесть - Замин с своим народолюбством и Петин!
– Петин - это шут какой-то, - отвечала Фатеева.
– Да, но шут умный, который стоит тысячи глупых умников.
M-me Фатеева ничего на это не возразила; но, по выражению лица ее, очень ясно было видно, что приятели Вихрова нисколько ей не понравились и она вовсе их разговоры не нашла очень умными.
XV
МАКАР ГРИГОРЬЕВ - ВЕЛИК
То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев. Подав письмо молодому барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.
– Я еле-еле нашел вашу квартиру: в каком захолустье живете!
– произнес он.