Людовик IX Святой
Шрифт:
Но то, что стало легендой Венсенна, случалось и в саду королевского дворца в Париже, и Жуанвиль и здесь обращается к одному из своих излюбленных мотивов: королевскому одеянию:
Я видел несколько раз летом, как он приходил в парижский сад, чтобы улаживать дела своих людей, одетый в камзол из камлота, в сюрко из тиртена без рукавов, в плащ из черной тафты вокруг шеи, с тщательно расчесанными волосами до плеч и в шляпе из белого павлина. И он повелевал расстелить для нас ковры, и мы садились вокруг него, а все люди, пришедшие к нему по делу, окружали его. И тогда он улаживал их дела именно так, как уже говорилось, когда речь шла о Венсеннском лесе [853] .
853
Ibid. Р. 34–35.
Об этой черте, свидетельствующей о смирении, а быть может, и о некой физической привычке (король сидит на земле в окружении группы
Он нередко показывает, как его грубо обрывает или дразнит (как это его развлекает!) тот Людовик, который любит поучать, и забавляется тем, чтобы подразнить, но беззлобно, наивного сенешала, который боится разонравиться, и не из корысти, а просто опасаясь быть оскорбленным в своей привязанности. Жуанвиль, судя по его воспоминаниям, являл при Людовике Святом живописный дуэт с другим приближенным короля, каноником Робером де Сорбоном, основателем коллежа для бедных парижских студентов теологии, который превратился в Сорбонну, — это был неразлучный дуэт, союз преданных и пылких обожателей короля, но в этой любви они были соперниками, ревниво следя, чтобы один не получил больше знаков уважения и дружбы, чем другой. Людовик, похоже, коварно играл на этой ревности, находя удовольствие в том, чтобы, на радость двора, распалять двоих придворных.
Отношения между Людовиком Святым и Жуанвилем принимали порой форму жеманства, причем наивный сенешал, воздыхатель, кажется, не всегда улавливал иронию святого короля в свой адрес. Но, возможно, в этом проявляется лишь тонкая самоирония, и он только делает вид, что принимает за чистую монету разговоры, исполненные буквального смысла. Сенешал показывает нам коварного и ироничного Людовика, который забавляется им, как в своеобразном схоластическом споре, чтобы посмеяться над тем, что он обсуждает: ибо Жуанвиль готов зарыдать от счастья, когда король признается, что действительно знает, в каком отчаянии Жуанвиль из-за того, что Людовик при всех настроил магистра Робера против него. И, кажется, он умиляется королем, когда Людовик не без иронии льстит ему: «Однажды он позвал меня и сказал: “Не осмеливаюсь говорить с вами, ибо у вас столь острый ум, о вещах, касающихся Бога [854] …”».
854
Ibid. Р. 14–15.
Таким образом, у Жуанвиля Людовик Святой предстает как король, при дворе которого вращались прелаты и бароны, традиционные фигуры и советники феодального короля, от которых никуда не деться, и более скромные особы, которые были по сердцу королю, и креатуры, созданные его доброй волей. Эти доверенные лица и советники были прообразами фаворитов грядущих эпох, по прошествии которых короли Франции еще больше отдалятся от собственно феодальной иерархии, порожденной традиционной политикой Капетингов. И Людовик успешно приручал их с помощью иронии и шуток.
Жуанвиль изображает и короля, являющего, в какой-то мере, новые придворные манеры; это король, который должен забавлять и смешить своими шутками придворных, rex facetus [855] . Но это и король, который умеет уйти от серьезного благоговения, которым его окружили этнографы; это король, тяготеющий к миру, и в то время о нем говорили, что он не колеблясь пойдет навстречу опасности, но не оставит своих людей в беде. Разве не он сказал, когда его уговаривали покинуть корабль, грозящий затонуть у берегов Кипра: «Тем не менее нет никого, кто любил бы жизнь так, как я»? [856]
855
Tatlock J. S. P. Medieval Laughter // Speculum. 1946. Vol. 21. P. 290–294. Короля Англии Генриха II (1154–1189) называли rex facetus.
856
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 8–9, 344–345.
Он смело во весь голос заявлял о том, о чем в XIII веке зачастую втайне думали многие христиане, которые, оставаясь при этом добрыми христианами, низводили небесные ценности на землю, полагая, что здесь стоит жить земною жизнью и что подготовка к вечному спасению начинается на земле не только в покаяниях и презрении мира, но и в наслаждениях, отмеренных этой земной жизнью [857] .
Благодаря Жуанвилю мы видим, как Людовик Святой смеется, а порой даже хохочет [858] .
857
См.: Ле Гофф Ж. С небес на землю: Перемены в системе ценностных ориентаций на христианском Западе ХII — ХIII веков // Одиссей: Человек в истории: Культурно-антропологическая история сегодня. М., 1991. С. 25–47.
858
Это удачно подметил Э. Р. Лабанд: Labande E.-R. Quelques traits de caractere du roi Saint Louis // Revue d’histoire de la spiritualite. 1974. T. 50. P. 143–146.
859
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 310.
Поскольку Жуанвиль тоже попал в плен, то потерял все, что имел при себе. Когда Людовик Святой по совету Жуанвиля решил остаться в Святой земле, то сенешал попросил у него, чтобы иметь возможность находиться рядом, две тысячи ливров на прожитье себе и трем рыцарям на две трети года до Пасхи 1251 года, и король одолжил ему. Незадолго до Пасхи Жуанвиль, зная, что Людовик не любит, когда его просят, пошел на хитрость.
Когда король занимался укреплением Цезареи, я зашел в его шатер повидаться с ним. В это время он беседовал с легатом, но, увидев меня, встал и, отведя в сторонку, сказал: «Вы знаете, что я оставляю вас только до Пасхи; поэтому, прошу вас, скажите мне, сколько вам надо, чтобы вы остались еще на год». И я сказал, что мне не нужно больше его денег, ибо он мне их уже дал, но что я хочу заключить с ним новый договор.
«Поскольку, — сказал я, — вы сердитесь, когда вас о чем-либо просят, то я хотел бы условиться, что, если я попрошу вас о чем-либо в течение этого года, вы бы не сердились; а если вы мне откажете, я тоже не буду сердиться». Услышав это, он звонко рассмеялся и сказал, что оставляет меня на этом условии, и, взяв за руку, повел в присутствии легата к своему совету и повторил им наш договор; и они очень развеселились, ибо в этом лагере я разбогател [860] .
860
Ibid. Р. 275.
И король расхохотался и на этот раз: «Услышав это, он звонко рассмеялся» [861] . Однажды, когда из-за какой-то просьбы король рассердился на Жуанвиля, то последний напомнил ему об их договоре и король снова рассмеялся [862] . В другой раз, когда заседал парламент, прелаты попросили короля, чтобы он пришел для разговора с ним совсем один. И снова он счел их просьбы неразумными и отказал им.
Вернувшись после разговора с прелатами, он подошел к нам, ожидавшим его в комнате для просителей, и сказал, смеясь, о том, какие мучения доставили ему прелаты. И он пересказал, копируя и передразнивая их, свой диалог с Реймсским архиепископом и с Шартрским и Шалонским епископами [863] .
861
Ibid. Р. 274–275.
862
Ibid. Р. 278–279.
863
Ibid. Р. 370–373.
Отчасти свидетельство Жуанвиля совпадает с тем, о чем говорят агиографы. Понятно, ведь речь идет об одном и том же человеке. Он испытывает тот же ужас перед грехом («нет худшей проказы, чем впасть в смертный грех»), ту же любовь к беднякам — он просит Жуанвиля омывать им ноги в Великий четверг, как это делает он сам. Он убеждает его твердо веровать и удерживаться от дьявольского соблазна; ему хотелось, чтобы даже само имя дьявола не произносилось в его королевстве, как в этом преуспел он сам [864] . Он хотел, чтобы правосудие почиталось во все времена. Он держал в строгости епископов и не разрешал, чтобы его служащие захватывали принадлежавшее отлученным, осуждение которых часто казалось ему несправедливым. В плену он не терял достоинства и держал слово, даже данное мусульманам. Он всею душой возлюбил мир: «Он был человеком света, который не покладая рук трудился на сохранение мира между его подданными…», но также и между иностранцами, например между бургундцами и лотарингцами, которые любили его и обратились со своим делом в его суд.
864
«Я никогда не слышал, чтобы он упоминал дьявола, разве что о нем шла речь в какой-либо книге, о которой ему случалось говорить, или в житии святых из этой книги» (Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 378–379).