Марина из Алого Рога
Шрифт:
На встрчу ему, направляясь къ той же калитк, шла легкими и спшными шагами Марина. Она была одта тщательне обыкновеннаго, въ лтнемъ кисейномъ плать: свжая лента вплетена была въ косу, на ноги надты ботинки на высокихъ красныхъ каблучкахъ; довольно длинная, расшитая въ-прозолоть черная кофточка, накинутая на плечи, связывалась впереди узломъ толстаго снура съ длинными шелковыми кистями по концамъ…
— Ишь ты! громко вскрикнулъ кузнецъ при вид ея. Она на ходу чуть не наткнулась на него.
Онъ не двигался и продолжалъ глядть на нее пристально, съ какою-то странною смсью злости и невольнаго восхищенія въ помаргивавшихъ глазахъ;
— Что же, вы меня пропустите? спросила она, съ видимою неохотой подымая на него глаза.
Онъ отошелъ, не выдержавъ ихъ строгаго выраженія; она прошла въ калитку.
— Залетла ворона въ высокія хоромы! словно вырвалось у него ей вслдъ.
Она вся какъ полотно поблднла, обернулась и пошла прямо на него.
— Что такое, что ты сказалъ? дрожащимъ отъ гнва голосомъ спросила она, забывая современное вы, съ которымъ почитала она необходимымъ обращаться къ кому бы то ни было изъ "меньшей братіи".
— А ничего, барышня, ничего, внезапно переходя въ плаксивость, затянулъ онъ дребезжащимъ голосомъ, — про себя это я, про болсть свою… Не пожалуете-ли вотъ, матушка, безпалому, мн, мази какой въ облегченіе?… Правая, то нога у меня отморожена, можетъ слышали?… Такъ маюсь съ нею, и моченьки моей нтъ…
— Обратитесь къ фельдшеру, рзко отвтила она:- нтъ у меня мази для грубіяновъ!…
Она ушла, невольно замедляя шаги; сердце высоко подымалось у ней въ груди… Она негодовала на необъяснимую, на ничмъ не вызванную ею дерзость этого человка, негодовала на себя за свою "негуманность": онъ, можетъ быть, дйствительно нуждался въ ея помощи, а она отказала такъ грубо, оскорбительно… Но нтъ, это вздоръ, онъ оскорбилъ ее, она слышала т обидныя слова… и что хотлъ онъ сказать ими?… а мазь и прочее, это ложь, одинъ отводъ… И что она ему сдлала?… Это не въ первый разъ замчаетъ она нерасположеніе его къ ней… Онъ живетъ далеко и его почти никогда не видать въ усадьб; съ тхъ поръ, какъ она воротилась изъ пансіона, изъ города, этому вотъ ужь третій годъ пошелъ, она видла его всего-на-все три, четыре раза… Но каждый разъ онъ, какъ вотъ теперь, старался видимо попадать ей на встрчу, и каждый разъ, встрчаясь, глядлъ на нее этими злыми глазами, улыбался этою скверною усмшкой… Его вс въ экономіи боятся, бабы вдуномъ почитаютъ, а Іосифъ Козьмичъ зоветъ "дрянь-человкомъ" и гонитъ прочь, какъ только гд завидитъ… Разв изъ злости къ нему, въ Іосифу Козьмичу, ненавидитъ его дочь этотъ человкъ?… Странное и обидное для нея чувство: она, что, кажется, никого и ничего на свт не боится, и гордится сама предъ собою этою своею неустрашимостью, она… да, это она чувствуетъ… ей страшенъ почему-то этотъ хромой кузнецъ!… Она вотъ сейчасъ, когда онъ это ей сказалъ, — и что хотлъ онъ этимъ сказать? — она не побоялась, прямо пошла на него, медвдя не побоялась бы пойти сейчасъ. А все же, — да, она это чувствуетъ, — она ни за что бы не хотла еще разъ встртиться съ нимъ!… Онъ ей страшенъ, да, — она его боится… боится словъ его, сквернаго взгляда…
Такъ разсуждала Марина, подходя къ балкону, на которомъ, завидвъ ее издали, издали улыбался ей изъ-подъ рыжихъ усовъ князь Пужбольскій, запустивъ об руки въ свою широкую бороду, — что всегда
А "Книппердолингъ", не двигаясь съ мста, долго слдилъ за ея блвшимъ и исчезавшимъ въ извилинахъ аллей платьемъ… Отмороженная нога его затекла, и онъ, съ болзненною судорогой на обезображенномъ лиц, ухватившись рукой за заборъ, перекинулся на другую ногу, продолжительно охнулъ и, махнувъ какъ-то неестественно рукой, пошелъ своею дорогой.
Появленіе Марины, словно втромъ тучи, мгновенно разсяло то натянутое положеніе, въ которомъ, посл переданнаго нами разговора, чувствовали себя вс три лица, находившіяся въ эту минуту на балкон.
— Птичка пвчая! съ доброю своею улыбкой и какъ бы про себя сказалъ графъ, подъ свжимъ впечатлніемъ минувшей ночи.
Она стояла внизу, не подымаясь на балконъ, и не слышала этихъ словъ, — но услышалъ ихъ Іосифъ Козьмичъ и широко и самодовольно осклабился.
— Всю ночь поетъ, людямъ спать не даетъ! съ громкимъ смхомъ проговорилъ онъ, ласково взглянувъ на Марину: — его льстило, что она такъ красива и такъ къ лицу одлась, и что все это, видимо, производитъ впечатлніе на людей, которые дв части свта, да, пожалуй, и еще какую третью, изъздили…
— Что такое? Она сдвинула брови… Къ вамъ Верманъ пріхалъ, передала она ему, легкимъ движеніемъ головы отвчая на поклонъ графа и Пужбольскаго, какъ бы давая имъ чувствовать, что только потому и видятъ они ее здсь, что Верманъ пріхалъ…
— А все то же, продолжалъ смяться Іосифъ Козьмичъ, — Что отъ голоска Марины Осиповны никому во дворц спать не приходится…
— А вы разв слышали? быстро промолвила она, мелькомъ взглянула на усмхавшееся лицо Завалевскаго и зарумянилась вся.
— И не я одинъ, а вотъ и Владиміръ Алексевичъ тоже. Вы слышали? обратился г. Самойленко къ графу.
Тотъ утвердительно кивнулъ.
— Ну, вотъ это ужь вы напрасно киваете, не правда ваша! воскликнула она, прикрывая замшательство свое смхомъ:- изъ "графской спальни" нельзя слышать, что на двор длается…
— Я не въ спальн спалъ, а въ кабинет, сказалъ Завалевскій.
— Въ кабинет! растерянно повторила Марина. — "Боже мой, неужели онъ меня видлъ?" съ ужасомъ подумала она.
— Да что ты тамъ внизу стоишь, не двигаешься? молвилъ Іосифъ Козьмичъ. — Ступай сюда, займи дорогихъ гостей, — а я пойду… Ты говоришь, Верманъ пріхалъ… Нашъ здшній Ротшильдъ, объяснилъ онъ, обращаясь къ графу, — монополистъ! Всхъ здшнихъ помщиковъ въ крпостныхъ своихъ обратилъ: какую цну положитъ, такую и берутъ… Со мною вотъ съ однимъ, хвастливо примолвилъ онъ, — не совладать ему! Съ самаго декабря держусь, шерсть не уступаю, — сказалъ по девяти рублей за немытую, такъ и будетъ!.. Затмъ, должно быть, и пріхалъ!…
Величественный главноуправляющій, неуклюже передвигая толстыми ногами своими, сошелъ внизъ, также неуклюже подхватилъ подъ талію Марину, все еще недвижно стоявшую тамъ, приподнялъ ее сильною рукой на ближайшую ступеньку и удалился.
— Не угодно-ли выпить съ нами чаю, Марина Осиповна? спросилъ Завалевскій.
— Чаю?… Я пила… Впрочемъ, я всегда готова пить чай, ршила она вдругъ и — какъ вскидываетъ разомъ крыльями испуганная птица и такъ-же разомъ опускается на втку, — перепорхнула черезъ ступени и очутилась на балкон, предъ чайнымъ столомъ, въ кресл только-что покинутомъ Пужбольскимъ.