Марина из Алого Рога

Маркевич Болеслав Михайлович

— Кто остался у васъ, захихикалъ онъ ей въ отвтъ:- а вотъ я вамъ сейчасъ… сейчасъ покажу, кто у васъ остался!.. Не угодно-ли?

Онъ пригласилъ ее рукой слдовать за нимъ и направился въ кабинетъ.

Она тупо, безотчетно пошла за нимъ…

Въ кабинет одиноко горла свча… Онъ сильно дрожавшею рукою зажегъ о нее другую свчу и прошелъ съ нею въ столовую.

— Эй ты, сопунъ! Ступай сюда, послышался двушк оттуда его голосъ, и затмъ чей-то хриплый, будто испуганный, возгласъ, шумъ упавшаго стула… чьи-то тяжелые шаги близились

къ дверямъ…

Вошелъ Іосифъ Козьмичъ — и за нимъ…

Все ясно стало для Марины: та Марья едоровна, на которую намекалъ ей утромъ этотъ ужасный человкъ, это была мать ея… А онъ…

— Вотъ онъ, — мужъ вашей матери… отецъ вашъ по закону! объяснилъ Іосифъ Козьмичъ, поднося свчу подъ самые глаза кузнеца и, выронивъ ее изъ рукъ, всмъ грузнымъ тломъ своимъ упалъ на близъ стоявшій диванъ, какъ бы раздавленный самъ этимъ безжалостнымъ торжествомъ своимъ…

Она шатнулась всмъ тломъ назадъ, словно въ грудь ее кто ударилъ… И тутъ же, неимоврнымъ усиліемъ надъ собой, выпрямилась вся, провела рукой по лицу и прямо направилась къ кузнецу:

— Пойдемте! коротко сказала она ему.

Съ просонковъ, моргая своими красными вками отъ внезапнаго свта, онъ, какъ зврь лсной, оглядывался во вс стороны, не понимая еще, не успвъ сообразить…

— Пойдемте! повторила Марина, притрогиваясь къ его плечу.

— Куда? Какъ бы невольно проронилъ Іосифъ Козьмичъ. Она обернулась къ нему:

— Благодарю васъ, твердо проговорила она, и словно сталью блеснули устремившіеся на него глаза ея, — благодарю за прошедшее… И за сегодняшнее благодарю васъ, примолвила она почти ласково, — за то, что гордость мою покарали… Прощайте!…

— Куда? растерянно спросилъ еще разъ господинъ Самойленко.

— Куда мн слдуетъ! такъ же ршительно отвчала Марина, и ухватившись за рукавъ "хромаго бса": — идемте же… вы отецъ мой… я за вами!…

Безмолвно, оторопло повиновался онъ ей… Они вышли изъ комнаты… Іосифъ Козьмичъ хотлъ вскрикнуть, приподняться, и снова, безъ словъ, упалъ на спинку дивана. Онъ былъ, дйствительно, раздавленъ.

XXI

Безлунная ночь мрачно глядла съ неба; накрапывалъ дождикъ. Кузнецъ и Марина выходили за ограду села, въ поле… Впереди какимъ-то страшнымъ чернымъ пятномъ темнла предъ ними ближняя опушка лса,

— Такъ яжъ же то… вы со мною пойдете? недоумвающимъ голосомъ словно ршился спросить двушку ея спутникъ: до этой минуты они еще словомъ не обмнялись.

— Съ вами, тихо отвчала она.

— А куда же мы пойдемъ? остановился онъ вдругъ на-ходу.

— Куда хотите…

— До меня пойдете? проговорилъ кузнецъ, какъ бы совсмъ не вря.

— Вы отецъ мой, — куда прикажете, я туда пойду, сказала она въ свою очередь.

Онъ потянулся головой ближе въ ней, будто пытаясь въ темнот разглядть выраженіе

ея лица.

— Отецъ! повторилъ онъ сквозь зубы и — вдругъ заковылялъ впередъ такъ быстро, что Марина едва поспвала за нимъ. Онъ что-то мычалъ про себя непонятное и сердитое.

Они дошли до лса.

— Довелъ-таки до того! неожиданно захихикалъ "хромой бсъ", снова останавливаясь: якъ же то вышло съ нимъ у васъ, кажите?

— Не спрашивайте, прошу васъ, не мучьте меня! вырвалось невольно у Марины.

— Не мучьте! протянулъ онъ страннымъ голосомъ — и примолвилъ:- а якъ онъ меня отцомъ вашимъ назвалъ… за что вы ему спасибо казали?

Она не отвчала, — что могла она отвчать ему на это?

— Отецъ! пробормоталъ онъ еще разъ, и уже безъ слова, безъ остановокъ продолжалъ держать свой путь въ почти непроглядной теми лса, не оборачиваясь, какъ бы позабывъ о неотстававшей отъ него двушк.

Она упрекала себя въ томъ, что только-что сказала ему: не мучьте меня!… Нтъ, именно мученій, мученій алкала ея душа теперь… настоящихъ, грозныхъ… мученій мучениковъ, вншнихъ, ощутительныхъ болей… И съ любовью приняла бы ихъ она, съ восторгомъ… Среди этихъ пришлыхъ мученій она быть-можетъ позабыла бы хоть на мигъ эту горчайшую сндающую ее муку — его презрніе!… Но она смирится, смирится, какъ желаетъ онъ, — она это свое теперешнее униженіе возведетъ себ въ утшеніе, въ радость!… Она искупитъ имъ все свое прежнее: безобразіе своего воспитанія, свое фуфырство, свои безумныя надежды… Она крестьянкой будетъ, чумичкой, послднею изъ послднихъ, — она хлбы будетъ печь, борщъ варить этому увчному, уродливому, ненавидимому всми отцу своему!

Все темнй становилось въ лсу. Частый дождикъ слышно дробилъ по листамъ, — холодныя капли, скатываясь съ нихъ, капали на голову, за воротъ Марины… Она вздрагивала и жалась, стискивая зубы, чтобы не стучали они, — лихорадка пронимала ее. А кузнецъ все такъ же торопливо шелъ впередъ, — она за нимъ… Онъ неожиданно повернулъ влво, въ чащу… Куда же это?… Но не всели равно ей?

— Низомъ не пройти вамъ ни за что! счелъ онъ какъ бы нужнымъ объяснить, — трава скользкая… съ горы въ церковище свалитесь.

— Ой! вскрикнула Марина: она въ темнот наткнулась лбомъ на какой-то острый сучекъ.

Онъ остановился… Въ чащ уже ршительно ничего разглядть было нельзя.

— За кушакъ держитесь, тутъ недалечко, на дорогу за разъ выйдемъ… только на дерева надсадиться можно, потому узко тутъ будетъ.

Онъ развязалъ свой кушакъ и протянулъ конецъ его Марин. Ея рука встртилась съ его грубою какъ сапогъ, мокрою отъ дождя рукою. Она превозмогла себя — и ухватилась не за кушакъ, а за эту отвратительную, мокрую руку.