Марья-царевна из Детской Областной
Шрифт:
Да, Мировое Древо пока стоит, пока крепко. Но ведь не обязательно, чтоб оно полностью сгнило к моменту нашествия. Ему ведь можно будет помочь, уже ступив на земли Нави. И взмахнет мечом Маровит, и выдохнет языки мертвого пламени Злодий… И сколько тогда устоят корни?
А не будет их — как скоро рухнет ствол, прошивший Явь, когда посыпется крона в Прави?
Укутанный в истлевший балахон умрун медленно прошелся по берегу. Советник сегодня не прилетит, ему здесь делать нечего.
Ниян-Пекленец поручения прибыть на берег Пучая сегодня не давал,
Противоположный берег был скрыт за туманом — дрожащим, неверным, выплевывающим серые щупальца… В мареве возникали смутные фигуры, похожие на спешащих в Явь намноев или дрекавацев, решивших напомнить о себе родителям… Ни до одного из берегов они не доберутся, рассеются раньше, чем десяток шагов сделают, но их появление почему-то отдавалось подобием тревожной боли в груди — там, где когда-то было сердце…
Умрун шагнул к самой реке. Серые, дымные воды уже почти касались подола черного истрепанного савана.
Что-то звало туда, на другой берег. Шептало тихим ветром, обжигало истлевшую кожу, веяло забытым запахом цветов, которых нет и никогда не было в Пекле…
И привкус горечи на губах появился… Привкус, которого не могло никогда быть…
На потрескавшейся, выжженной земле извивалась поземкой багровая пыль. Из крошечных щелей вырывались мелкие огоньки. Ледяные, не обжигающие, не способные причинить вред мертвецам…
Синеватая искра упала на подол истрепанного савана, просочился сквозь сизые нити, упала на землю, и умрун придавил ее носком тяжелого черного сапога.
Толка в этом не было — что может здесь, в Пекле, загореться? Все уже давно мертво! — но сохранившиеся от прошедшей жизни привычки порой давали о себе знать.
Он не помнил, кем он был при жизни, за какие грехи из Яви попал в Пекло, почему не пустили в светлый Ирий. Прошлое истлело вместе с телом, захороненным где-то там много дней — месяцев — лет — веков назад. Когда он испустил последний вздох? Вчера? Или еще до Сотворения Мира?
Только Пекленец да жена его, Ния, могут дать ответ, но вряд ли они что-нибудь скажут своему слуге. Да и никто никогда и не посмеет правителям даже в глаза взглянуть, не то, что вопрос задать.
Алое сияние разлилось в паре саженей от реки и из зарева выступила темная фигура:
— Правитель требует тебя.
— Иду, — хрипло обронил умрун.
Новые приказы, новые поручения…
Пекленец каждому из челяди задание найдет. Без работы ни один не останется.
Умрун шагнул в алое марево вслед за посланником, механически поправив костлявой рукой выбившуюся из-под низко надвинутого капюшона седую прядь волос.
Дальнейший обед проходил в молчании. Царь лишь раз спросил Соловья о здоровье, тот отделался общими фразами, и тут бы Маше вмешаться, напомнить, что она врач, но первый миг она пропустила, а дальше уже бессмысленно было.
Нет, ну в самом деле, не бегать же вокруг стола и не пытаться в рот
Лишь когда Кощей встал из-за стола, а за ним поднялись и все остальные, Маша поняла, что — все! Другого шанса не будет. И если она хочет все-таки выполнить свои непосредственные обязанности — о возрастном цензе сейчас не будем! — то действовать надо быстро и сразу.
Женщина развязала одолженную Ягицей Кощеевной сумку. Та была до краев наполнена легкими холщовыми мешочками. Маша вытащила один наугад: судя по шелесту — действительно травы. Вот только какие?.. К боку пакетика был несколькими стежками пришит обрывок ткани, на котором синими чернилами было написано какое-то подобие рун.
Нормального русского алфавита здесь, похоже не знали…
Но надо ж было что-то сделать! Кощей уже, вон почти у самой двери… Маша рванулась к потенциальному супругу, вцепилась ему в локоть и сунула мешочек с травами почти под самый нос:
— Что здесь написано?
Не у Соловьевичей же, в самом деле, спрашивать? Они и так ее вчера за человека не считали. А на правила приличия порой и начхать можно. Особенно если это для чьего-нибудь здоровья нужно.
Спишем все на незнание местных обычаев и норм поведения.
— Ты еще и резы читать не умеешь, царевна? — взгляд у него был брезгливо-сочувствующий, будто скорбную на голову вниманием одарил. — Грамоте не обучена?
Маша поджала губы:
— Обучена. Только алфавит нормальный должен быть, а не эти ваши руны.
— Это резы.
— Да хоть иероглифы! Написано здесь что? — Маша чувствовала, что идет по тонкому льду, но остановиться уже не могла. Напряглись стоящие у дверей рынды, поудобней перехватывая алебарды. Змей удивленно заломил бровь. Слуги с тарелками замерли, пораженно уставившись на гостью…
Кощей сдался. Скользнул взглядом по пришитому обрывку ткани:
— Рута.
У Маши словно гора с плеч упала. Женщина порылась в сумке, наугад вытащила следующий мешочек:
— Здесь?
— Тысячелистник.
— Здесь?
— Кора дуба…
Отобрав нужные травы, женщина шагнула к удивленному хозяину, сунула мешочки ему в руки:
— Этим — полоскать. Это — пить… Пока горло не пройдет. И постельный режим соблюдать, вместе с предыдущими назначениями.
Пару дней пролечится, а там и местный врач из Китежа ихнего приедет.
Соловей замедленно кивнул. Похоже, он так до конца и не понял, чего от него хотят, ну да спорить не стал — и то хорошо.
Маша удовлетворенно вздохнула: по крайней мере, с одним пациентом она разобралась. Теперь оставался только вчерашний заснувший мальчик.
Черный трон Нияна матово блестел во вспышках мертвого пламени, из которого были созданы стены палат. Повелитель Пекельного царства — обугленный, истощенный, в багряных одеяниях, ниспадающих до земли — медленно поднялся, шагнул к склонившемуся в поклоне, так и не скинувшему капюшон, умруну.