Масонская касса
Шрифт:
— Может, вам все-таки не стоит? — отважился осторожно усомниться начальник охраны.
Зимину захотелось пристрелить его на месте — он не любил, когда с ним спорили, — но бодигард всего-навсего пытался честно отработать свое немаленькое жалованье, и стрелять в него, строго говоря, было не за что.
— А мы осторожненько, — сказал Зяма примирительно, — на цыпочках. Посмотрим одним глазком, что там делается, и домой… Если ты так трясешься за мою шкуру, — добавил он, заметив проступившую на физиономии охранника кислую, скептическую мину, — я тебе обещаю, что не отойду от машины дальше чем на метр. Ну, сам посуди, — уже почти просительно добавил он, — это ж не гнилая разборка с казанскими гастролерами. Как я могу своих самых отборных ребят туда послать, если сам не поеду? Скурвился,
— Неразумно, — сдержанно заметил начальник охраны, немногословный, как все настоящие профессионалы.
— Сам знаю, — проворчал Зимин, доставая из футляра новую сигару. — Дотянем до рассвета — заживем по-твоему, разумно. А сейчас давай сделаем по-моему, по понятиям. Давай зови пацанов, время уходит.
Начальник охраны не стал больше спорить, молча повернулся на каблуках и вышел. Зимин подошел к висевшей на стене картине, снял ее и набрал комбинацию на клавиатуре кодового электронного замка. Дверца небольшого сейфа, способная без особого ущерба для себя выдержать прямое попадание из противотанкового ружья, открылась с мягким щелчком. Пошарив рукой среди разрозненных бумаг и денежных пачек, Зимин вынул из сейфа большой никелированный пистолет сорок пятого калибра, из которого в свободное время любил пострелять по бутылкам. Эта пушка обладала огромной убойной силой, но до сих пор Василий Николаевич ни разу не направлял ее на человека. В последнее время он и впрямь здорово оброс мхом и уже лет пять даже не дрался по-настоящему — оплеухи, щедро раздаваемые охране и помощникам, в счет, естественно, не шли. «Старею я, что ли?» — подумал он.
Вкладывая пистолет в шикарную наплечную кобуру из тисненой буйволовой кожи, он ощущал знакомое, почти забытое за годы спокойной жизни волнение, такое же сильное, как перед самой первой в своей жизни настоящей разборкой.
Глава 17
Остановив машину, майор Якушев поднял голову и без труда вычислил окна нужной ему квартиры. В одном, как в луже, отражался свет уличного фонаря, раздробленный на куски выпуклостями и впадинами некачественного, волнистого стекла, другое было просто черным, как сырая нефть, и ничего не отражало. Машина наружного наблюдения убралась отсюда минут тридцать пять — сорок назад. За это время Слепой мог сто раз покинуть квартиру, просто собрать манатки и уйти — на час, на сутки, а может быть, и навсегда. Но интуиция подсказывала майору, что это не так: обитатель однокомнатной берлоги мирно спал, а если и отлучился, то совсем ненадолго. За водкой небось побежал, алкоголик чертов…
Оглядевшись, Якушев заметил знакомую по фотографиям машину. Старенький «форд» устало дремал, приткнувшись к огромному, почерневшему, расписанному желтыми струйками собачьей мочи, ноздреватому сугробу, который за долгую снежную зиму воздвигли на газоне дворники. Глядя на эту смерзшуюся гору снега, Якушев гадал, простоит она здесь до мая или не простоит. Пока что было похоже, что простоит; а впрочем, черт его знает! Когда становится по-настоящему тепло, сугробы тают с прямо-таки волшебной скоростью, и совершенно непонятно, куда девается вся эта огромная масса талой воды. Ясно, что в реки; но вот как она туда попадает? Сугробы тают, вода течет в реку, а асфальт при этом сухой… Загадка природы!
Майор вдавил кнопку прикуривателя, дождался щелчка и закурил. Проще было бы прикурить от зажигалки, но он не хотел пользоваться открытым огнем, сидя в машине прямо под окнами квартиры Слепого. А вдруг он не спит и не отсутствует, а подглядывает из-за занавески?
Эта мысль заставила его снова запустить только что выключенный двигатель и перегнать машину за угол. Береженого Бог бережет! Хотя Слепой, судя по всему, расслабился и потерял бдительность. Он даже ухитрился не заметить за собой хвоста, хотя эти провинциальные валенки ходили за ним по пятам весь день, с самого утра, и даже нащелкали целую пачку фотографий. Как этот наемник умеет избавляться от слежки, Якушев знал не понаслышке, и воспоминание о том позорище на перекрестке заставило его злобно скрипнуть зубами. Ничего, ничего! Отольются кошке
Решив, что ждать больше нечего, он проверил за пазухой пистолет и выбрался из машины. Сырой оттепельный воздух остудил разгоряченное лицо. Якушев бросил окурок в блестевшую у бровки тротуара лужу и, старательно избегая освещенных мест, торопливо зашагал к подъезду. Ему не терпелось поскорее покончить с этим делом — покончить со Слепым.
Сейчас майор чувствовал себя как изголодавшийся, целый год просидевший на одной вареной брюкве человек, неожиданно получивший приглашение на шикарный банкет. Убийство белокурого агента было чем-то вроде легкой закуски, пробудившей волчий аппетит. Настоящий пир поджидал его впереди: сначала Слепой, потом Зяма, потом этот недотыкомка, начальник милиции Журавлев, потом… Да мало ли кто еще подвернется под руку!
Разбитая, держащаяся на честном слове дверь подъезда — это было приятным сюрпризом. Отсутствие домофона существенно облегчало его задачу. Внутри подъезда остро разило аммиаком, в углу под лестницей поблескивали пивные бутылки и темнела лужа — прямое следствие выпитого кем-то пива, которое, в свою очередь, явилось следствием незапертой двери подъезда. Нет худа без добра, и нет добра без худа.
Стараясь ступать по возможности бесшумно, он поднялся по лестнице и бегло осмотрел дверь — железную, черную, с нацарапанным прямо под глазком похабным ругательством. Якушев нашел это украшение вполне уместным: в мыслях он не раз поминал Слепого именно этим коротким, энергичным словечком. Замок в двери стоял чепуховый, а глазок был старинный, плохонький, подслеповатый, позволявший видеть только то, что находилось прямо перед ним.
Поскольку дверь была стальная и застрелить Слепого прямо сквозь нее не представлялось возможным, майор приставил дуло пистолета к глазку и только после этого придавил пальцем свободной руки вихляющуюся кнопку звонка. За дверью раздалось противное электрическое дребезжанье. Отпустив кнопку, майор прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука. Не скрипели половицы, не шуршала одежда — квартира не подавала никаких признаков жизни, хотя жестянка, из которой была сработана дверь, отличалась превосходной звукопроводимостью.
Якушев позвонил еще раз, потом еще, и все с тем же результатом. Тогда он быстро огляделся по сторонам, переложил пистолет в левую руку и достал из кармана отмычки, крепко зажав их в кулаке, чтобы не звякали. С замком пришлось повозиться. Да, он был примитивный, простой, как кремневое ружье, но майор уже много лет не взламывал замков и, как выяснилось, утратил квалификацию. Тем не менее он справился, хотя по ходу дела с него успело сойти семь потов. Бросив быстрый взгляд на часы, Якушев изумился: оказывается, он возился с замком всего-навсего минуту! А казалось, что прошла чуть ли не половина ночи… Да, старик Эйнштейн был прав: все на свете относительно, в том числе и время. Головастые все-таки ребята эти евреи! Не зря их веками гоняли с места на место. В таких условиях сообразительность сама собой разовьется…
Якушев положил в карман отмычки, покрепче стиснул в руке пистолет и осторожно повернул дверную ручку. Дверь приоткрылась, косой луч света с лестничной площадки упал в темную прихожую, осветив голый, до половины замазанный грязно-зеленой масляной краской простенок и бугристый, потрескавшийся косяк открытой двери туалета. Майор замер, напряженно вслушиваясь в тишину и прикрываясь стальной дверью, как щитом, а потом резко ее распахнул и шагнул вперед.
Под ногами что-то зашуршало, но Якушев этого даже не заметил, потому что навстречу ему из расположенного прямо напротив двери внезапно осветившегося проема неожиданно и страшно шагнула темная человеческая фигура. Майор стремительно вскинул пистолет, человек в освещенном дверном проеме ответил тем же. Якушев спустил курок, услышал характерный свистящий хлопок, ощутил резкий удар отдачи и успел порадоваться тому, что сумел выстрелить первым. Он выстрелил еще дважды, а потом раздался звон сыплющегося на пол стекла. Косые угловатые лужицы света поблескивали на застеленном полиэтиленовой пленкой полу, и майор Якушев только теперь осознал, что расстрелял собственное отражение в зеркале.