Мастера печатей
Шрифт:
Гораздо большую роль в колдовстве играло умение удержать поток волшебной энергии. Кроме врожденных способностей этому помогали определенные жесты, концентрация, ежедневные тренировки и еще множество ухищрений. Не зная этого, подросток не смог бы, во-первых, зачерпнуть такое количество магии, а во-вторых, его удержать. Это было попросту опасно - в былые времена немалое число начинающих магов случайно убивали сами себя, практикуясь в безобидных, казалось бы, заклинаниях. Поэтому каждому волшебнику и требовался опытный наставник, который бы контролировал ученика до тех пор, пока он не достигнет предела своих возможностей.
– И ты пытался проделать все это в одиночку?
– застонал Николас.
– Боже милостивый, да как ты не погиб?
–
– Но вы хотели по порядку... Итак, я сосредоточился только на этом заклинании, думая, что если я его освою, то все остальное придет как по щелчку пальцев. Так как я не понимал ни бельмеса, многое я делал наугад, часто неправильно. И расплачиваюсь за это до сих пор, - он поморщился, вспомнив что-то неприятное.
– Я тренировался три года, прежде чем у меня получилось перенести на лист бумаги пойманную в подвале крысу. Я так воодушевился, что следующей моей целью стал человек, - мрачно произнес он.
Николас прикусил язык, чтобы не прерывать его очередным возгласом. Мервина прощало только то, что он ничего не знал о взаимодействии с живыми существами в рамках магического искусства. Вряд ли Лесли Халлет, кем бы он ни был, просветил его по поводу этого вида магии, считая, что мальчику, как и абсолютному большинству, она будет недоступна. К тому же три года - слишком маленький срок для подобного волшебства. Формула Майерса, например, была далеко не такой сложной, как запечатывание живых существ, но Николас со своим несомненным талантом освоил ее не на третий и даже не на пятый год обучения. Наверное, Мервин достиг таких успехов только потому, что сконцентрировался всего на одном заклятии, в то время как в обычных условиях от ученика требовалось развивать навыки, пробуя разные заклинания. Неподготовленный мальчик мог убить себя или своего подопытного, и с огромной вероятностью так бы и произошло. Но если сам Мервин, повзрослевший и явно здоровый, сидел перед Николасом, то за благополучие его цели поручиться было сложно.
Помолчав, он продолжил.
– Это вышло скорее нечаянно, чем специально. Нас застал полицейский, когда мы с друзьями... добывали себе пропитание. Он был всего один, и я подумал: "Вот идеальный кандидат для эксперимента! Сейчас я его аккуратно перенесу на бумагу, потом выпущу где-нибудь на окраине, и никто не узнает, чем мы тут занимались". Теперь я знаю, что этого нельзя было делать, но тогда мне это казалось прекрасной идеей. Перенести-то я его перенес, но мое тело не выдержало прорвавшийся через меня поток магии, и я свалился в обмороке.
– А полицейский?
– не выдержав, охнул Николас.
– Он остался жив?
Помощник коротко кивнул.
– Оказалось, что неподалеку его ждали напарники. Когда он не вышел, а вместо него из дома выскочила ватага перепуганных оборванцев, они ринулись внутрь и не нашли там ни следа напарника, зато обнаружили валяющегося на полу меня с удивительно точным изображением этого полицейского в руке. Что случилось, они не поняли, но притащили меня в участок и бросили в камеру, пригрозив, что если я не расскажу, куда делся их напарник, то они меня сгнобят. Вы, наверное, знаете, как полицейские могут обращаться с задержанными...
– Мервин поморщился.
– Я счел за лучшее во всем признаться. Особенно потому, что после такого переноса я не был уверен, смогу ли вернуть полицейского обратно. Я ведь даже не додумался поставить на него вторую печать, чтобы не повредить изображение. Через пару дней, в компании со специально приглашенным для этого мастером печатей, я все-таки вернул его - целого и невредимого, только очень злого.
Он на какое-то время затих, заново переживая прошлое, но все же заговорил опять.
– В полиции решили, что я им должен, и обязали меня отработать неприятности, которые я им причинил. Больше всего их интересовало мое умение запечатывать людей на бумаге. Инспектор Глейт думал, что так будет проще конвоировать преступников - из-под магической печати ведь не сбежишь, - но когда оказалось, что с моим даром не все так просто, он во мне разочаровался. Меня поставили
– Непростая работа, - оценил Николас.
Он бы от нее сошел с ума. Камеры часто располагались прямо в участке, и преступники находили особое удовольствие в том, чтобы портить нервы полицейским, которые их задержали. Это означало, что в полиции всегда стоял неимоверный гвалт, а преступники еще сопротивлялись, дрались и выкрикивали оскорбления.
Мервин пожал плечами.
– Терпимая, если у вас соответствующий склад характера. Но у меня его не было, точнее, у меня на все было собственное мнение. Я до сих пор не понимаю, как можно ловить преступников, если ты не имеешь права вламываться ни в одно помещение без разрешения его хозяев, пускай ты точно знаешь, что хозяин прямо сейчас, вот в этот самый момент, режет там жертву. А согласование с начальством расходов на проезд в кэбе - предварительное!
– если ты не можешь догнать подозреваемого и вынужден взять экипаж, мог придумать только идиот или вредитель. Может, таких, как Монро, это и устраивает, но я чуть не чокнулся. Меня удерживало только то, что я мог бесплатно учиться у некоторых мастеров, хотя мою "полицейскую" карьеру не спасло и это. Через несколько лет я ушел оттуда.
Или его выкинули, что гораздо вероятнее. Вечно спорящие люди не нужны нигде. Зато теперь было понятно, откуда у Мервина такое пренебрежение к полиции и ее методам. В лихаческой юности он от нее прятался, потом его против желания заставили на нее работать и следовать дурацким правилам, которые больше мешали поиску преступников, чем помогали. Так можно возненавидеть даже любимое дело.
Николас оглядел комнату, сравнивая ее с тем, что когда-то окружало Мервина. Гардины, серебряные подсвечники, поднимавшиеся к потолку полки с книгами и окутывавшая все тишина. Николасу нравился его кабинет, он привык работать по собственным, разработанным за много лет правилам. Он не выносил, когда кто-то прерывал прием его пищи, сам организовывал день, иногда трудясь до полуночи, а иногда уходя спать уже в девять часов, с трепетом ждал чаепитие в четыре часа, гадая, какой пирог сегодня приготовит для него Китти. Создание печатей в этой уютной обстановке приносило умиротворение. Испытывал бы он те же самые чувства, если бы ходил каждый божий день в ратушу? Носил один и тот же серый должностной костюм, сидел в шумном зале с еще десятком клерков, которые его бы постоянно отвлекали, рассказывали сплетни и требовали выполнить вот то через час, а вот это - кровь из носа, через пять минут... Нет. Николас не был авантюристом, как Мервин, но ему бы это определенно не понравилось. Но когда Николас устраивался на должность дивейдского мастера печатей, он обладал достаточной репутацией, чтобы настоять на собственных условиях. Помощника оставалось лишь пожалеть.
– Что ты делал потом?
– спросил Николас.
И снова он замялся, словно ему не хотелось сообщать о своей дальнейшей судьбе, но все-таки продолжил:
– К тому времени на меня обратили внимание в Тайной полиции.
– Что?
– воскликнул Николас.
– Вы не ослышались, - подтвердил Мервин.
– Там мне предложили почти идеальную работу, настоящее дело, в отличие от ковыряния в архивах и перекладывания бумажек с одного места на другое. Они искали кого-то вроде меня, и им было наплевать даже на то, что я недоучка. Большинство магов не хотят или не могут покидать пределы своих кабинетов, а Тайной полиции нужны люди, которые не боятся трудностей, готовы отправляться в опасные места и внедряться к преступникам.
Он говорил так, будто в этом не было ничего экстраординарного. Будто каждого простого парня с улицы могли взять в секретную службу, недавно учрежденную королем Эдмундом Третьим то ли для борьбы с врагами государства, то ли в противовес обычной полиции, которая не справлялась со своими обязанностями. Слухи о ней разнились - правды никто не знал.
– Итак, значит, ты...
– Николас замолчал, не решаясь произнести слово, которое, по его мнению, было постыдным для джентльмена.
– Шпион.