Материалы к альтернативной биографии
Шрифт:
Шёл шестьдесят второй год.
На чёрную кручу выбрели три старухи. Старшая тянула по земле шлейф седых волос, как невеста - фату. Средняя, высокая и сухощавая, гордо изгибала лебяжью шею, обвязанную чёрным шёлком. Младшая, круглолицая, востроносая, большеглазая, словно в нетерпении сжимала пальцы и что-то искала в складках пеплоса. На их зовы Джордж, кажущийся уже семнадцатилетним, отступил от обрыва и вернулся в сад, где сперва нехотя, потом охотно стал есть, подпустил к себе гибкую красавицу в змеиной коже, прислушался к песням...
Однажды я проснулся, а когда уснул опять,
***
Я вернулся в Швейцарию, каждую ночь гулял по Женевскому озеру, а днём спал в его глубине.
***
Мир изменился. Не понимая, что случилось с ним в десятых годах девятнадцатого века, он всё-таки уже никогда не сможет смотреть на себя прежними глазами, не посмеет больше гордиться собой, скрывать свои уродства и оправдывать преступления. Быть счастливым стало стыдно. Чистую совесть признали изобретением дьявола.
Каждый из нас, составивших и подписавших Великую Декларацию Вселенской Скорби, заплатил свою цену и получил свой венец.
Когда литераторы стали вкладывать во второстепенные уста слова о том, что байронизм смешон, и его время прошло, - наступил его истинный расцвет. Талантливая молодёжь, раболепно лепеча цитаты о бесполезности искусства, то складывала голову в позитивистских авантюрах, то срывалась в артистические крайности - всё по сценарию...
Ни один влиятельный персонаж последнего времени не может быть назван не-байроническим. Этот типаж (или, вернее, архетип) стал кислородом культуры. В моей коллекции более ста тысяч очевидно зависимых от него текстов. Они, конечно, не похожи друг на друга, поскольку лучи одной звезды расходятся в разные стороны. Никто не читает его собственных вещей, как никто не читал Евангелия в десятом веке. В том нет нужды. Его имя знают все и все понимают, что за ним стоит.
Дюжина самодельных карманных портретов в ресторанчике на пути к Юнгфрау - чепуха на фоне тридцатиметровых баннеров, развешанных по всей планете. Одно и то же лицо - на афишах, в рекламах сигарет, часов, одеколона, костюмов, автомобилей!
Траур, над которым стебался мистер Пикок, стал стандартом официального наряда мужчины или женщины.
Хватает, конечно, и ереси. Не вполне понятно, из каких соображений мистер Фаулз нарёк славнейшим именем какую-то сомнительную школу в винноцветных окрестностях Афин... Я к тому, что больше подошла бы ветеринарная клиника. А ещё раньше Фицджеральд... Потом Элиот... Впрочем, для этого божьего человека и "Гамлет" - неудачная пьеса.
Всепримиряющий феномен кино вернул в объятия друг друга нас, ранимых и ревнивых фантазёров. Недавно вышел умопомрачительный фильм, где доктор Франкенштейн сляпал своего монстра по заказу бессердечного графа-вампира для трёх его бесноватых девчонок. Замыслы у этой компании были самыми гнусными, но благородное чудовище перешло на сторону таинственного, трагического,
***
Моё бессмертие скромно, однако благосклонный читатель без труда сможет найти в Интернете не только срок моего земного бытия, но и мой тот самый портрет.
И пророчество о позорящей меня книге (или даже книгах) исполнилось, но та, где, кроме нас, вампирами оказывается не только треть балканского населения, но и половина лондонского, и все обязаны высасывать до смерти как запоздалых прохожих на улице, так и своих ближайших родственников, а ещё пожирать сердца и мозги себе подобных... Даже заикаться об этой чернухе ниже моего достоинства!
Другая, конечно, не менее тошнотворна, но она хотя бы посвящена по преимуществу мне. Имею сказать дражайшему аффтару, что сказка про Уинни-Пуха отображает быт английских романтиков лучше, чем его опус! Несколько нравственных уроков я всё же из него вынес. Во-первых, лунатик Шелли мог и хуже относиться ко мне, во-вторых, его бред о раздираемых ризах оказался вещим, в-третьих, человеческий мозг таки-способен уяснить, что ни один текст не создаётся одним человеком. Но, право, синьоры Эко, Борхес, Барт вкупе с подобными пишут об этом проще и точнее! И потом из этого вовсе не следует, что кто-то один, неизвестный, поставлял замыслы всем прославленным. Например, я принял участие в "Жизни Дэвида Копперфилда", вставил пару шестерёнок в "Заводной апельсин", но о "Герое нашего времени" ничего не знал аж до шестидесятых. Милейшее произведение: "Есть минуты, когда я понимаю Вампира". Ничего ты не понимаешь, но всё равно спасибо, кузен. А этот "Онегин" - вообще что-то невероятное. У меня волосы на голове шевелились!...
Что же до вашего постдекадентского эротизма, коллега, то он наивен по сравнению с теми оргиями нервов, что творились на вилле Диодати. Как сейчас вижу: вдохновенный Шелли четвёртый час крутит шарманку всеобщей свободной любви и никак не может остановится. Клара обгрызает края саксонской кофейной чашки. Мэри за пяльцами украшает батист пятнами своей крови. Джордж, не сводя с оратора слепых глаз, незаметным движением вынимает из галстука булавку и вонзает себе в бедро по самую жемчужину. Его прекрасное бледное лицо не меняет выражения, только зрачки сжимаются в точки. Тут я вырываю Перси из воображаемых объятий всего мира и спрашиваю, а решился ли бы он сегодняшней ночью допустить кого-нибудь третьим. Свергнутый бросает на меня взгляд василиска, потом с мольбой о пощаде переводит глаза на собрата и, дрожа подбородком, произносит: "Почему бы нет". Мэри струит в защиту друга свой волшебный взор, Клара угрожающе царапает обшивку кресла, и Джордж, надавливая на жемчужину, отвечает осипшим от страсти голосом: "Да кому это надо?
***
Но вот чего я боюсь - боюсь однажды выдвинуть ящик своего стола и найти там - собственную - рукопись "Милосердных"! Шлю же я себе письма из путешествий по Италии и Германии...
Как я ненавидел себя за всё, что сделал!...
Правда, сейчас тоска и раскаяния всё реже посещают меня. Я живу не из трусости, не без радости, и со мной живёт моя память.