Материалы к альтернативной биографии
Шрифт:
***
Я жил и ждал, как джинн, замурованный в потонувшей бутылке. Прошёл месяц, второй, но ничего не происходило. Срок аренды виллы истекал.
В первую среду ноября в двери постучал молодой мужчина, красотой и статью оставивший бы Аполлона в другом полушарии.
Он спокойно позволил мне налюбоваться им и через три минуты
– Вы новый жилец?
– Нет. Я ищу лорда Байрона.
– Вы его друг?
– Нет.
***
Я вручился ему мгновенно и без остатка. Сутки напролёт я рассказывал ему обо всём, что постигло меня, обо всех наших вымыслах и безумствах. Он слушал молча, задумчиво листая мой дневник. Когда исповедь кончилась, спросил:
– Куда же он теперь направился?
– В Италию.
– Что ж, Италия так Италия.
– Ты поедешь туда? Возьми меня с собой!
– Я путешествую один,... но... изволь. Поможешь найти.
– Охотно, но скажи, зачем он тебе?
– Так. Посмотрю...
– Ты можешь сделать для меня кое-то?
– Да.
– Убей его.
Он улыбнулся и кивнул.
***
Я так и не узнал его настоящего имени. Он стал называть себя графом Франкессини, очевидно, реминисцируясь с героем романа Мэри Годвин, копия которого осталась у меня.
В Женеве я нашёл ходящие по руками нелегальные издания "Вампира", уже переведённые на немецкий и французский! Сознавшись в свой проделке спутнику, я отказался следовать в Италию, но взял с него обещание держать меня в курсе всего, что совершит там. "Запомни, - дал я последние напутствия, - ты должен обязательно отрезать его голову и привезти мне, а труп - сжечь".
Я снял для моего наёмника половину накоплений. Мы условились встречаться каждый месяц на берегу нашего озера. Не было недели, чтоб я не получал от него весточки.
***
Под Рождество пришло и другое письмо, связанное с первой неанонимной парижской публикацией "Вампира". Оно было словно написано мне мной самим:
"Друг мой, в кого Вы только уродились таким дурачком? Я лез вон из родного скелета, чтоб не дать Вам погибнуть,
Лжец! Он пытается остановится! За полгода выпустил три пьесы, пять фунтов лирической мелочёвки и очередной кусок этого бесконечного "Паломничества". Можно подумать, он там размножился и строчит в десять рук!
Ясно, почему ему вдруг захотелось присвоить моё детище. Один отзыв радушней другого! Нет, я совсем не дурачок!
"Ваша светлость, мне очень неловко за возникшее недоразумение. Кажется, я забыл указать своё имя на рукописи. Вам известна моя скромность, а мне - Ваша справедливость. Не может быть и речи, чтоб Вы брали на Себя ответственность за мой опус. Не далее, как к марту я отредактирую повесть и опубликую за надлежащим именем. Остаюсь Вашим преданным другом и ежедневно поминаю Вас в молитвах".
***
"...Не делайте этого!!! То, на что Вы готовы обречь себя, хуже смерти! Вы ещё можете быть свободны. Забудьте и Вашу новеллу, и меня...".
"Не надейтесь! Я тоже хочу проснуться знаменитым! Мне нужно моё бессмертие, и я его получу. Не пишите мне больше. Мне нечего Вам сказать. Впрочем, если хотите, чтоб я не открывал миру своего лица до нового года, перечислите на мой счёт, столько сотен тысяч, сколько Вам не жалко. Насчёт пресс-конференций не тревожьтесь. Раньше, чем через десять лет я не подпущу к себе ни одного щелкопёра. Выдержу мою харизму, как благородное вино. Будьте здоровы"
***
Что ж он медлит, мой ассасин? И денег не поступает на счёт.
Вы не оставляете мне выбора. Я должен чем-то жить. Я ваш, мои законные гонорары!
По дороге на почту с признанием века в кармане достаю из ящика его новое письмо, читаю в карете:
"Сударь, у меня очень мало времени и, возможно, Вы уж совершили самую непоправимую в Вашей жизни ошибку, но прислушайтесь к этим поздним предупреждениям. Знаменитым Вы проснётесь в настоящее пекле. Благодарные читатели - это сказка для школьников, долбящих правописание. Каждый берущий в руки наши книги, ненавидит нас так, словно мы выгнали его из отчего дома; не мне Вам рассказывать...
Не в обиду! Вы не хуже других. Вы даже не открыли никакой Америки.
Я давно понял, как именно этот мир решил расправиться со мной. Когда мне было столько лет, сколько Вам сейчас, я вообразил себя писателем и играл в эту игру, не замечая, что перестаю быть человеком. Мои ближние кинулись слагать обо мне пасквили и наводнили ими книжные прилавки. Меня, как Кухулина, убили моим же оружием. Для современников я стал прототипом, для потомков буду персонажем, и весьма одиозным