Матушкин день, или В поисках утраченного прошлого
Шрифт:
Только как себя вести, если повстречаешь Матушку, в тех сказках не сказывали. Так что застыл он столбом, пока друг с аппаратом возился.
А та аж засмеялась: "Никак напугались чего, ребята? Не бойтесь, не обижу я вас. За то, что повеселили нас, спасибо. Хорошее кино привезли! Я бы ещё разок посмотрела. Но это уж в следующий раз давайте. А коли сами не сможете, кого другого пришлите. Я ждать буду!"
И пропала. И дед отчего-то разрыдался, ушел.
Вроде бы стояла она только что тут, а уж и нет никого! Куда делась -
Уехали они. В других деревнях кино показывать. Хотели сперва местных расспросить, да не стали. Время такое было, сам знаешь, за лишние вопросы можно было и голову потерять. А скоро он и позабыл про всё, что видел и слышал в той пустой деревне.
А тут, говорит, как брата встретил, всё вспомнил! И просьбу брата выполнил, как велено было.
В общем, бредит бедняга, подумал я. Вдруг он сказал мне: "Пришла всё-таки!" И смотрит куда-то в сторону. Я оглянулся - никого. Кто, спрашиваю, пришел?
Он не ответил. А потом вдруг сказал: "Как попадешь в беду - Матушку зови. Она услышит!" И умер.
Как рассвело, похоронил я их, документы и оружие собрал, и пошёл потихоньку в штаб. На полдороги вспомнил про желуди, но возвращаться не стал. Сам посуди, я ведь после такой контузии, да ещё и две винтовки несу, пистолет воропаевский, планшет его с документами. К вечеру только и добрался, чуть живой.
И пошёл сам в Особый Отдел, и сам обо всём сообщил в подробностях. Дурак был, одно слово.
Нет бы сказал, что всё было как надо, что просто на обратном пути на мину наехали. Меня бы в госпиталь направили, наверное.
А так на допрос я попал. Да на какой допрос…
Жаль, не запомнил я того офицера, кто со мной в ту ночь работал. Ни звания, ни фамилии. А может и хорошо, что не запомнил. Взял бы ещё один грех на душу, потому что до сих пор его убить хочу.
Сходу обвинил он меня в убийстве капитана Воропаева и двух красноармейцев, в пособничестве немецкому шпиону Кугелю, и до кучи в диверсии. Полуторку ведь подорвал кто-то! Значит, кому-то и отвечать.
Я ещё улыбнулся. Всё не так было, говорю.
"Смешно тебе?
– спрашивает.
– Ну-ну"…
Отделал он меня, как бог черепаху. Зубы передние выбил, потроха отбил. Больно было… Ни говорить, ни глотать, ни вздохнуть глубоко. А я ещё Воропаева злым считал, потому что у него голос был громкий.
Однако перестарался тот офицер немного… До такой степени заработался со мной, что я не то что протокол подписать, руку поднять не мог. Так что отволокли меня в камеру с обещанием продолжить с утра.
Никого там, в той камере, кроме меня, не было. Видимо, долго в ней никто не задерживался. Так что некому мне было ни пожаловаться, ни поплакаться, ни помощи попросить. Да и кто мне в моем положении поможет? Разве что товарищ Сталин приедет…
Только не ездил Сталин на фронт. Гитлер, вот, ездил, а Сталин нет.
Вот и вспомнил я тогда,
И заснул сразу. И снится мне, что я и не в камере вовсе, а в чистой комнате большой, сижу за столом. А напротив меня женщина в расшитом платье старом, сейчас такие только в музее увидишь.
"Здравствуйте," - говорю.
А она молчит, смотрит на меня и кивает тихонько. Потом подошла, меня по голове погладила.
"Всё будет хорошо!
– говорит.
– Зубки покажи!"
Я улыбаюсь, показываю. Зубки мои на месте. Во сне то я целый!
"И про желуди не тревожься! Я Павлуше сама дубок посадила!"
А я уж и забыл про то!
"Как война кончится, приезжай, - говорит.
– Лёвушка дорогу покажет. Только кино не забудь!"
Тогда и проснулся я.
И не поверил! Нигде ничего не болит! Зубы все целые! Решил, что я всё ещё сплю. И потом ещё долго думал, что сплю. Потому что чудеса кругом творились!
Во-первых, вызвали меня на допрос, а там целый майор сидит, начальник Особого отдела дивизии Яковлев, я его знал.
– Расскажи, как всё было! Только врать не надо, не люблю.
Я и рассказал. Сон ведь, зачем врать?
– Место, где всё было, показать можешь?
Да, конечно, могу! Только на машине надо ехать, далеко.
– Едем, - говорит Яковлев.
Приехали, там всё на месте. Полуторка развороченная взрывом, кинокамера, что мне жизнь спасла, холмик могильный.
И дубок возле него. Вот, честно, не было же дубка! Я ведь яму лопаткой копал, по кругу шел, я бы его точно сломал!
Ну, собственно, что удивительного, сон и есть сон. Во сне всё, что угодно, возможно.
Велели мне раскопать могилу. Все тела осмотрели, всё записали. Поставили кол с табличкой, я сам на ней фамилии нацарапал. И дату смерти, на всех одну. А как забивал я кол в землю, заехал себе молотком по пальцам. Тут только и понял, что не сон это, а на самом деле всё. Как на ногах тогда устоял, и не знаю. Но устоял.
Стал я снова писарем при Особом отделе. А скоро и война кончилась. Вернулся домой, целый, здоровый. Вроде какой и был всегда. С медалями. Только улыбаться я с того дня перестал. На всю жизнь перестал!
Рассказ Юрия Данилыча. Окончание.
Поезд меж тем доехал до Кропачёво, большой станции. Стоянка пять минут, как сказала проводница.
– Что-то в горле у меня пересохло, - покачал головой дед.
– Схожу-ка я в буфет, может у них пиво есть.
– Так вряд ли, - пожал плечами Серега.
– У нас ведь трезвость сейчас. Горбачев вот…
– Ну, это мы увидим, - сказал дед.
– Мы же русские! Суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения! Салтыков-Щедрин сказал. Читал?