Меч истины

Atenae

Баба я – ни силы, ни ума! Мнила - мужа заменю в нелёгком служении. Куда там?

Наш табор по обычаю за городом стал, у сонной, осокой поросшей реки. Подошла я – бросился в ноздри запах конского навоза и мяты. Дети на берегу играли, Жданка что-то шила и напевала. Томба у котла колдовал. Лугий меня мимо них сразу к палатке повлёк. Увидала сестра, что у меня с ладоней каплет, кинулась, чистых лоскутов принесла, давай мне руки обматывать. Обматывает и шепчет, кровь заговаривает. Жданкины заговоры крепкие, быстро руда унялась. А всё одно - в ушах будто комары зудели, и перед глазами плыло.

Изрезанные руки болели, да по мне хоть бы и сильнее. Потерялась я на этой земле, сама себя не найду.

Жданка меня уложить норовила, а только я не легла. Почудился вдруг за пологом ненавистный голос, по-латыни говорящий. Слов не разобрала, зато хорошо слышала, что Лугий ответил:

– Она не причинила тебе зла. Напугала только. И ты на неё зла не держи, иди отсюда.

Золотушный не уходил, говорил смиренно. Ох, как же я их говор ненавижу!

– Душа этой женщины в смятении. Может, я смог бы помочь?

Судя по тому, как Лугий цедил слова, он тоже себя превозмогал, чтобы не ругнуться, а то и рубнуть сплеча:

– Не нужна ей помощь от вашего брата. Её мужа христиане убили.

Золотушный коротко охнул и смолк. Я подумала - ушёл. Но время спустя он вновь голос подал:

– А ты уверен, добрый человек, что это были мои братья во Христе? Господь воспретил проливать кровь. Ибо сказал Он: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас!»

Лугий оборвал:

– Избавь от своих евангелий! Если епископ Истрополя – не христианин, то я, наверное, женщина!

Голос золотушного совсем упал, но он продолжал разговор:

– Расскажи мне, благородный воин, как такое могло произойти? Не сотворил ли погибший какого греха, что пастырь решился его покарать? Быть может…

– Я не знаю, что, по-вашему, есть грех! – громыхнул Лугий. – Марк Визарий бился на поединках за обиженных, когда они прибегали к его помощи. Не было человека мудрее, чем он, никто так истину не искал! Потому что за каждую отнятую жизнь бог убивал его, заставляя испытать все муки виновного. И воскрешал, сочтя приговор справедливым, чтобы Визарий мог вершить суд дальше. Он служил людям разумом и мечом двадцать лет. А потом ваши сочли, что это как-то оскорбляет Христа. Визария заманили в ловушку и убили в тюрьме!

Настала тишина. Я уж думала, надоедный всё понял и ушёл. Голова кружилась, но я встала и откинула полог. Хромоногий калека сидел на земле, молитвенно сложив руки, и плакал. Увидав меня, он поднял некрасивое мокрое лицо и прошептал:

– Прости меня, женщина! Прости за моих братьев, которые не поняли Божьего чуда и отняли жизнь у достойного человека! Прости, не ради меня – ради себя самой. Потому что если не простишь, не достанет у тебя силы жить.

Я ломко прошла мимо него, словно полный сосуд несла, стараясь не заплакать. Села на берегу, пропахшем мятой. Запах горячее горло студил. Вода мимо текла, мясистые стебли колыхались на дне, танцевали вместе с рекой. Над водой зависла стрекоза, отражалась в струящейся глади. И так покойно было в мире, что слёзы могли его напрочь разбить, как разбивает молния древесный ствол.

Сзади детские ножки протупотели, сынок в спину ткнулся и побежал

дальше играть. Поодаль раздался малышкин голос:

– Дядя, ты кто?

– Я Пётр, - ответил незваный. – А ты кто?

– Я Златка, - сказала она. – А ещё Гельд.

С тех пор, как из готского селения ушли, никто не звал девочку германским именем, а она всё помнила. Монаху, однако же, двух имён мало показалось.

– Красивое имя, девочка. На моём языке оно тоже красиво звучит – Аурика! И волосы у тебя впрямь золотые. А это братец твой? Как тебя зовут, малыш?

Когда дома жили, он только начинал говорить. Там простые слова: «мама», «дай». Мы ещё спорили, понимает ли он, что лепечет? Потом сошлись – понимает. Потому что он на моих коленях разное щебетал, но стоило появиться Марку – птичкой вспархивал: «Папа!» А так, по большей части, говорил непонятное. Как мы бежать пустились, я и не замечала, что он растёт. Не ждала и нынче, что внятно скажет. Но сынок ему ответил:

– Гай Визаи!

И разлетелся мир на куски, как тонкая чашка…

Какое богатство мне было дано? Всё потеряла, растратила! Всё забыла в злобе и горести. Даже ту малость, которую помнил малыш двух с половиной годов.

Гай Визарий! У меня сын, и имя ему – Гай Визарий. Он вырастет и станет красивым статным юношей. Его отец никогда не понимал, как он был красив! Сын пойдёт в него: ростом, силою, разумом. Я буду смотреть на него и видеть живое воплощение мужа, лучше которого нет и не было на земле. Он будет жить, и память моя, омытая моей лишь кровью, будет чиста.

Прости, сынок! Как же долго ты был один! Как долго не знал материнской ласки. Пока я упивалась горем, ты хранил в памяти своё имя - имя твоего отца, что не должно исчезнуть, раствориться в безвестности.

Марк, даже умирая, не забыл свой долг. А я, никчёмная, едва не позабыла свой. Презренный мальчишка Давид, потрясённый его гибелью, пришёл, чтобы спасти нас. Я же едва не потеряла сына, которого муж мне подарил!

Гаяр, почуяв неладное, снова тепло ткнулся мне в спину. Потом подлез под руки, заглянул в лицо чистыми синими глазёнками:

– Мама пачи?

Я не плачу, сынок! Пусть годами плачет моё сердце, омывая вырванную часть – тебя больше не коснётся горе. Ты будешь расти в довольстве и радости. Я обещаю тебе!

А он уже мостится у меня на коленях, словно котёнок:

– Мама, и пачь!

Мама, не плачь! Как же сдержаться, как не напугать его звериным рыком, что рвётся из груди?

И чей-то голос, отвлекая, шепчет прямо в ухо:

– Крепись, сестра! Смерти нет, есть лишь разлука. Любящие души встретятся, когда Господь призовёт их на небеса!

Кажется, у нас с Визарием были разные небеса…

*

Хромой калека остался с нами. Никто и не понял, как это произошло. Просто сначала он оказался подле меня, когда едва не зашлась в жутком крике. И крик вдруг отступил, как отступает штормовая волна, когда стихает шквалистый ветер. И не слова были тому причиной, я и не слышала тех слов. А просто… Не знаю, какой силою он меня усмирил!