Меч в терновом венце

Савин Иван Иванович

ВОССТАНИЕ

(Главы из поэмы)

Клубилось безликим слухом, Росло, обещая месть. Ловило в предместьях ухо За хмурою вестью весть. Предгрозье, давя озоном, Не так ли сердца томит? Безмолвие гарнизона Похоже на динамит. И ждать невозможно было, И нечего было ждать. Кроваво луна всходила Кровавые сны рождать. И был бы тяжел покоя Тот сон, что давил мертво. Россия просила боя И требовала его! Россия звала к отваге, Звала в орудийный гром, И вот мы скрестили шпаги С кровавым ее врагом. Нас мало, но принят вызов. Нас мало, но мы в бою! Россия, отважный призван Отдать тебе жизнь свою! Толпа, как волна морская, Взметнулась, ворвался шквал… Обстреливается Тверская! — И первый мертвец упал. И первого залпа фраза — Как челюсти волчьей шелк, И вздрогнувший город сразу Безлюдной пустыней смолк. Мы — белые. Так впервые Нас

крестит московский люд. Отважные и молодые Винтовки сейчас берут. И натиском первым давят Испуганного врага, И вехи победы ставят, И жизнь им не дорога. К Никитской, на Сивцев Вражек! Нельзя пересечь Арбат. Вот юнкер стоит на страже, Глаза у него горят. А там, за решеткой сквера, У чахлых осенних лип Стреляют из револьвера, И голос кричать охрип. А выстрел во тьме — звездою Из огненно-красных жил, И кравшийся предо мною Винтовку в плечо вложил. И вот мы в бою неравном, Но тверд наш победный шаг, Ведь всюду бежит бесславно, Везде отступает враг. Боец напрягает нервы, Восторг на лице юнца, Но юнкерские резервы Исчерпаны до конца! — Вперед! Помоги, Создатель! — И снова ружье в руках. Но заперся обыватель, Как крыса, сидит в домах. Мы заняли Кремль, мы — всюду Под влажным покровом тьмы. И все-таки только чуду Вверяем победу мы. Ведь заперты мы во вражьем Кольце, что замкнуло нас, И с башни кремлевской — стражам Бьет гулко полночный час. Так наша началась борьба — Налетом, вылазкою смелой. Но воспротивилась судьба Осуществленью цели белой. Ах, что «судьба», «безликий рок», «Потусторонние веленья»… Был органический порок В безвольном нашем окруженье. Отважной горсти юнкеров Ты не помог, огромный город, Из запертых своих домов, Из-за окон в тяжелых шторах. Ты лишь исхода ждал борьбы И каменел в поту от страха. И вырвала из рук судьбы Победу красная папаха. Всего мгновение, момент Упущен был — упал со стоном. И тащится интеллигент К совдепу с просьбой и поклоном. Службишка, хлебец, керосин, Крупу какую-то для детской… Так выю тянет гражданин Под яростный ярем советский. А те, кто выдержали брань, В своем изодранном мундире Спешат на Дон и на Кубань И начинают бой в Сибири. И до сих пор они в строю, И потому — надеждам сбыться. Тебя добудем мы в бою, Первопрестольная столица!

МЫ

Голодному камень — привычная доля. Во лжи родились мы. Смеемся от боли. Глаза застилает гнилая короста. Стоять на коленях удобно и просто. Бессильные слезы у нас в горле комом. И только для слабых нам правда знакома. Течет вместо крови по жилам сивуха. Дыша перегаром, мы сильные духом. Голодному — хлеба, а вольному — воля! Рожденные ползать — завидная доля!

СЛОВО И ДЕЛО

Не от голода — от скуки Кровь сосут из сердца, суки! Видеть русских на коленях Очень любит это племя! Душат Правду ложью злою! В мозг ползут нечистой тлёю! Порожденье тьмы и грязи! Бесовского блуда князи! Но придет и наше время! Встанет Родина с коленей! С глаз коросту! Нечисть — с тела! Память. Слово. Долг. И дело.

МОЕМУ НАРОДУ

Иль ты устал, могучий мой народ? Иль тяготы борьбы хребет тебе сломили? Упал на дно веков ли, потерявши брод, И память о тебе развеется подобно горстке пыли? Твой слышу ропот, но невнятен он. Врагов твоих насмешки громче. Ликованье — злее. Врагов, что сокрушал ты испокон… Ужель сейчас они тебя сильнее? Воспрянуть! Распрямиться! Задышать! Их раскидать, как псов смердящих свору! Или рабом приниженно дрожать, Не внемля предков горькому укору? О, мой народ, уставший от борьбы! Ржавеет щит. И меч тебе не нужен? Сон. Отдых. Смерть. В подарок от судьбы Уставшему — быть Воином и Мужем!

ГРЕБНЫЕ ГОНКИ [5]

Руки вперед, до отказу — Раз! — и пружиной назад. По голубому алмазу Легкие лодки скользят. Раз! — Поупористей, туже, Чтобы скачками несло. Два! — Упирайте упруже В глубь, молодое весло. Смокла носатая кепка. Пот у прищуренных глаз. Резко, отрывисто, крепко — Раз! и отчетливей — раз! Крепостью, мужеством взрослым Бега берем рубежи. Раз! Не забрасывай весла. Два! Направленье держи. Раз! Напрягается стойко Воля души и весла, Чтобы летящая двойка Первой к победе пришла. Раз! До отказу, до цели. Два! Разорвутся тела… Три! И победно взлетели Вверх все четыре весла!

5

Стихотворение посвящено гребным гонкам, проводившимся в рамках так называемой «Малой Олимпиады Российской Республики» (фактически — в отборочных соревнованиях на Олимпийские Игры 1936 г., в которых должна была участвовать спортивная делегация «Белой ДВР»). Поэт присутствовал на этих соревнованиях в качестве специального корреспондента газеты «Тихоокеанская звезда» (Хабаровск).

В ЛОМБАРДЕ

В ломбарде старого ростовщика, Нажившего почет и миллионы, Оповестили

стуком молотка Момент открытия аукциона. Чего здесь нет! Чего рука нужды Не собрала на этих полках пыльных! От генеральской Анненской звезды До риз икон и крестиков крестильных. Былая жизнь, увы, осуждена В осколках быта, потерявших имя… Поблёскивают тускло ордена, И в запылённой связки их — Владимир. Дворянства знак. Рукой ростовщика Он брошен на лоток аукциона, Кусок металла в два золотника, Тень прошлого и тема фельетона. Потрескалась багряная эмаль — След времени, его непостоянство. Твоих отличий никому не жаль, Бездарное, последнее дворянство. Но как среди купеческих судов Надменен тонкий очерк миноносца, — Среди тупых чиновничьих крестов Белеет грозный крест Победоносца. Святой Георгий — белая эмаль, Простой рисунок… Вспоминаешь кручи Фортов, бросавших огненную сталь, Бетон, звеневший в вихре пуль певучих, И юношу, поднявшего клинок Над пропастью бетонного колодца, И белый окровавленный платок На сабле коменданта — враг сдается! Георгий, он — в руках ростовщика! Но не залить зарю лавиной мрака, Не осквернит негодная рука Его неоскверняемого знака. Пусть пошлости неодолимый клёв Швыряет нас в трясучий жизни кузов, — Твой знак носил прекрасный Гумилев, И первым кавалером был Кутузов! Ты гордость юных — доблесть и мятеж, Ты гимн победы под удары пушек. Среди тупых чиновничьих утех Ты — браунинг, забытый меж игрушек. Не алчность, робость чувствую в глазах Тех, кто к тебе протягивает руки, И ухожу… И сердце всё в слезах От злобы, одиночества и муки.

ПОТОМКУ

Иногда я думаю о том, На сто лет вперед перелетая, Как, раскрыв многоречивый том «Наша эмиграция в Китае», О судьбе изгнанников печальной Юноша задумается дальний. На мгновенье встретятся глаза Сущего и бывшего, котомок, Страннических посохов стезя… Скажет, соболезнуя, потомок: «Горек путь, подслеповат маяк, Душно вашу постигать истому. Почему ж упорствовали так, Не вернулись к очагу родному?» Где-то упомянут. Со страницы Встану. Выжду. Подниму ресницы: «Не суди. Из твоего окна Не открыты канувшие дали, Годы смыли их до волокна, Их до сокровеннейшего дна Трупами казненных закидали. Лишь дотла наш корень истребя, Грозные отцы твои и деды Сами отказались от себя, И тогда поднялся ты, последыш. Вырос ты без тюрем и без стен, Чей кирпич свинцом исковыряли. В наше ж время не сдавались в плен, Потому что в плен тогда не брали». И не бывший в яростном бою, Не ступавший той стезей неверной, Он усмешкой встретит речь мою Недоверчиво-высокомерной. Не поняв друг в друге ни аза, Холодно разъединим глаза. И опять — года, года, года, До трубы Последнего суда!

РОМАН НА АРБАТЕ

Проскучала надоедный день В маленькой квартирке у Арбата. Не читалось. Оковала лень. И тоской душа была измята. Щурилась, как кошка, на огонь, Куталась в платок: «Откуда дует?» И казалось, что твою ладонь Тот, вчерашний, вкрадчиво целует. А под вечер заворчала мать: «Что весь день тоской себя калечишь?» Если б мог хоть кто-нибудь сломать Эти сладко ноющие плечи! И читала, взор окаменя, О в любви тоскующем аббате… Ты влюбилась, нежная, в меня В маленькой квартирке на Арбате.

ДАВНЕЕ

Мелькнул фонарь, и на стальном столбе Он — словно факел. Резче стук вагона. Гляжу на город с мыслью о тебе, И зарево над ним как светлая корона. Пусть наша встреча — в отдаленном дне, Но в сердце всё же радостные глуби: Ты думаешь и помнишь обо мне, Ведь ты меня светло и нежно любишь. В вагоне тесно. Сумрачен и мал, Какой-то франт мое присвоил место, И на вопрос: «А кто вас провожал?» Он радостно ответил мне: «Невеста»…

ЗА

Анне

За вечера в подвижнической схиме, За тишину, прильнувшую к крыльцу… За чистоту. За ласковое имя, За вытканное пальцами твоими Прикосновенье к моему лицу. За скупость слов. За клятвенную тяжесть Их, поднимаемых с глубин души. За щедрость глаз, которые, как чаши, Как нежность подносящие ковши. За слабость рук. За мужество. За мнимость Неотвратимостей отвергнутых. И за Неповторяемую неповторимость Игры без декламаторства и грима С финалом вдохновенным, как гроза.

ДО ЗАВТРА, ДРУГ!

«До завтра, друг!» — и без рукопожатья, Одним кивком проститься до утра. Еще живую руку мог пожать я, Еще бы взгляду, слову был бы рад. А нынче — храм. Высокий сумрак. Чтица, Как белый мрамор. Серебрится гроб, И в нем, в цветах, мерещится, таится Знакомое лицо, высокий лоб. Ушли друзья, ушли родные. Ясно Луна над темной церковью плывет. «Не ведаем ни дня ее, ни часа», — Бормочет чтица, повторяет свод. Блаженство безмятежного покоя. Ушел — уйдем. К кресту усталых рук Прижался нежный стебелек левкоя: Привет с земли. Прости. До завтра, друг!