Медвежий Хребет
Шрифт:
Викентий Баев действительно редко пел арии из опер и был преимущественно эстрадным певцом, исполнявшим лирические песни. Это были песни о солдате, приехавшем на побывку в родную деревню, о невесте, ждущей милого, о клене, который преданно любил березку. Особенно хорошо он пел о пограничниках, о далеких заставах. Часто слова этих песен были поэтически невыразительными, порою просто слабыми, но чудесные мелодии и проникновенное исполнение Баева скрадывали это, и песни волновали сердце.
Викентия Баева Галина представляла себе молодым,
— Голос у него взаправду приятный… А какой он из себя личностью?.. Я помню, к нам на фронт приезжала одна певица, известная, лауреат, фамилия только сейчас забылась. Так, поверишь, голос… ну, чисто девичий — серебряный колокольчик, а сама — старуха толстенная, в три обхвата…
— Что ж, по-твоему, — рассердилась девушка, — Баев должен быть лысым и толстым стариком? Скажешь тоже…
Баев оказался и молод и довольно интересен, но душевности и простоты у него не было. Сразу видно: избалован славой и известностью. Какой шум поднял из-за «газика»! Как ему не совестно…
Машина шла ходко, наматывая на шины километр за километром. Пейзаж постепенно менялся. Безлесные степи уступили место кустарнику и молодому березнячку, потом лес стал взрослее, гуще, появились сосны и лиственницы. Сопки сделались круче, каменистее, они подступали к самому шоссе, сдавливая его своими зелено-бурыми мшистыми боками. Населенные пункты не попадались, и окрестности были почти безлюдны. Лишь изредка в отдалении чернело зимовье или маячил всадник. Один раз предосеннее блеклое небо перечертил серебристый пассажирский самолет, летевший в Китай.
Ехали уже третий час, и, кроме шофера, все дремали. Шоссе просохло и слегка пылило вслед машине. Теперь оно извивалось, петляло беспрерывно. На одной из этих петель и произошла авария.
Проскочив поворот, шофер внезапно увидел впереди большой камень, сорвавшийся с сопки, но не успел вывернуть руль, и «газик» с силой стукнулся радиатором о гранитную глыбу. Раздался скрежет металла, звон разбитого стекла. В машине вскрикнули, застонали, выругались.
Ругался Баев. Он первым выбрался из остановившегося «газика», ощупывая и вытирая платком поцарапанную щеку:
— К черту! Еще водителем называется!.. Смотреть надо же!..
Следом вылезли с широко раскрытыми глазами и трясущейся челюстью Галина и Фалькович со сбитой на затылок шляпой, лицо бескровное, как его губы.
— Живы? — спросил Баев. — Отделались легким испугом и синяками?
Галина и Фалькович были не в состоянии говорить и только ошеломленно посматривали то на дымящийся покореженный мотор, то на серо-зернистый валун, лежавший на асфальте, то на жестикулирующего Баева.
— А что же виновник этого развлечения не вылезает? Скромничает, что ли? — Баев опять чертыхнулся, подошел к накренившейся машине
— Семен Семеныч! Девушка! — крикнул он через секунду громко и тревожно. — Идите сюда!
Когда Фалькович и Галина заглянули в машину, они увидели неподвижное тело шофера. Федя лежал на руле, шлем слетел с головы, лицо залито кровью.
— Боже мой! — в ужасе прошептал Фалькович. — Что случилось?
— Как видите, случилось несчастье, — сказал Баев и спрятал в карман платок. — Вот что, давайте вынесем его. Посмотрим, в чем дело…
Шофера осторожно уложили на выгоревшую жухлую траву возле канавы, Баев присел на корточки рядом. Он осмотрел лицо, ощупал тело, потрогал пульс:
— Очевидно, сильный ушиб… И лицо порезано стеклом… Нужно привести его в себя, обмыть и забинтовать раны…
Галина смотрела на окровавленное лицо шофера и стояла, как в столбняке, — она с трудом разобрала обращенные к ней слова Баева:
— А вы сходите за водой. Здесь должен быть какой-нибудь ручей…
Она нашла в машине ведерко и, пошатываясь, побрела в распадок. Ныло ушибленное плечо, в голове теснились обрывки каких-то бессвязных мыслей. Когда она вернулась, Федя уже пришел в сознание и полулежал-полусидел, облокотясь на сложенное подушкой пальто Баева.
— Что ж вы так долго ходили? — сказал Баев Галине. — Вас только за смертью посылать…
Она, не отвечая, опустилась на траву. Баев сбросил пиджак, небрежно сказал девушке: «Прошу прощения», снял с себя шелковую голубую рубашку и остался в майке. С помощью Фальковича и Галины он обмыл шоферу лицо, с треском разорвав рубашку, перебинтовал порезы. Они были глубокими, сильно кровоточили: повязка сразу намокла от крови. Федя, постанывая, сказал:
— Хлещет, проклятущая…
Все уселись на земле возле шофера, и Баев, покусывая былинку, спросил:
— Однако что ж нам теперь делать?
Выяснилось, что авария произошла приблизительно на полпути между разъездом и селом. Впереди, километрах в двух, была животноводческая ферма колхоза; рассчитывать на попутные машины трудно, они здесь редки.
— Я вот что предлагаю, — сказал Баев. — Идти на ферму и оттуда позвонить в село, в колхоз. Чтоб нам выслали машину…
Фалькович деликатно кашлянул:
— Кгм… Пешком? Не лучше ли подождать попутную машину?
— Нет. Мы не можем терять ни минуты. Вы же видите: человек истекает кровью… — и Баев встал.
— Ну уж, истекаю, — подал слабый голос шофер.
Фалькович опять кашлянул:
— Кгм… Но, Викентий Павлович, ведь он же сам не в состоянии двигаться… И потом чемодан… Его же не потащишь…
— Чемодан тащить не надо. Оставим здесь. Никуда не денется. Придет машина из колхоза, заберет. Ну, а шофера придется тащить на себе. Я потащу…
Баев говорил отрывисто, повелительно.
Когда он подошел к шоферу, тот запротестовал:
— Да что вы, товарищ артист… Я ж вас перепачкаю кровью…