Медвежий Хребет
Шрифт:
Этот участок и предстояло заснять. Не мешкая, Истомин и Кульчицкая приступили к делу. Они пересекали участок по заданному маршруту: отбивали молотком кусочки гранита и базальта, складывали в рюкзак образцы, достав из сумки полевой дневник, описывали в нем обнажения пород.
Работа была для обоих привычная и увлекательная и поэтому продвигалась споро. Через несколько дней снова вышли к петлявшей реке. Вода бурлила, словно кипела в котелке на тагане, несла коряги, ветки и листья. Камни высовывали из пены свои неровные ослизлые
Истомин покосился на Кульчицкую: она мялась, переступала с ноги на ногу.
«Трусишь? То-то», — усмехнулся он и сказал:
— Товарищ Кульчицкая, придется по камням перебираться. Я буду первым…
Она кивнула.
Истомин натянул глубже шапку, поправил рюкзак и, выбирая камни поровнее, стал перепрыгивать. За ним прыгала Кульчицкая; делать это было не так уж трудно, потому что камни располагались близко друг от друга.
Уже у берега приключилась неприятность. Оставался последний камень. Когда Истомин небрежно, рисуясь, прыгнул на него, подошва ботинок скользнула, и он упал в воду. Кульчицкая сперва застыла на своем камне, затем закричала: «Помогите! Помогите!» — и устремилась к берегу.
Река была мелкой, но поток подхватил Истомина и потащил. Его трижды стукнуло о камни, прежде чем он, вдосталь наглотавшись ледяной воды, прибился к берегу. Кульчицкая, суетясь, протянула ему палку, он ухватился за нее и вылез на сушу. Вода стекала с него ручьями.
— Черт подери, — сказал Истомин, трясясь; он промок до нитки, и у него зуб на зуб не попадал.
Кульчицкая, не говоря ни слова, бросилась разжигать костер, а Истомин скинул рюкзак, сел на землю, снял ботинки и носки. Потом начал раздеваться, развешивая одежду на кустах.
Делая вид, будто собирает дрова, Кульчицкая отошла в сторону. Истомин, в нижнем белье, подергиваясь, чтобы хоть немного согреться, развязал рюкзак, достал запасную смену белья, но она тоже намокшая, липкая от растаявшего сахара. Он вытащил из рюкзака фляжку со спиртом, налил в алюминиевый стаканчик и, не разводя, хлебнул. В горле и груди как наждаком провели. Хотел было натереть спиртом ступни, да раздумал: это длинная история, нужно поскорее управиться, а то Кульчицкая пожалует. Он высушил над костром белье, брюки, дневник и выпил еще стаканчик. Его перестало лихорадить.
Истомин продолжал сушить вещи, когда подошла Кульчицкая. Он глянул на нее мельком, и ему сделалось досадно и конфузно. Прыгал, скакал, как мальчишка-хвастун, свалился в реку, дуралей. А эта персона заверещала: «Помогите!» — или что-то подобное, как будто в забайкальской глухомани есть Освод…
В этот день они больше не работали. Истомин обсушивался, брился, а Кульчицкая, вооружившись иглой, починяла одежду и готовила еду или дремала у костра, вытянув ноги. К вечеру небо набрякло тучами. Сразу похолодало.
Утром,
— Давайте закругляться, — сказал Истомин. — Пахнет зимой…
Но подул ветер-верховик, разогнал тучи; взошло солнце и слизнуло крупу. Истомин обрадовался вернувшемуся теплу, потому что его познабливало.
Назавтра его тоже знобило, голова разламывалась, было больно глотать. Странно покалывало под лопатками. Рюкзак стал многопудовым и неудобным. И шагать, и нагибаться, и говорить было как-то трудно, неловко.
«Не расклеился ли я? — подумал Истомин. — Надо было вчера ступни спиртом растереть-то…»
А там появился жар, кашель — натужный, утробный, и Истомин убедился окончательно, что захворал.
На привале он впал в забытье.
Очнулся от прикосновения чего-то холодного. С усилием разомкнул веки и увидел Кульчицкую; склонившись, она прикладывала к его лбу мокрый носовой платок. Преодолевая слабость и подступавшую к горлу тошноту, Истомин сел, навалившись спиной на валун. Кульчицкая не отходила, лицо ее было бледным, выгоревшие кудряшки почему-то обвисли.
«Опять струсила, — вяло подумалось Истомину. — С такой в тайге пропадешь…»
Кульчицкая тихо спросила:
— Вам дурно, Лев Иванович? Вы занемогли?
— Дурно, — Истомин попробовал усмехнуться, но вместо усмешки получилась гримаса.
Он начал вставать и тут же, обмякнув, опустился на землю: перед глазами все плыло. Попросил пить и пил, лязгая зубами об алюминиевую кружку, расплескивая воду и не утоляя жажды.
Кульчицкая принялась развязывать свой рюкзак:
— У меня есть кальцекс. Я обычно ношу с собой. Это поможет…
Истомин внезапно обозлился:
— Черт подери… с вашим кальцексом! Тут, наверно, ангина и воспаление легких, может, и плеврит… А вы — кальцекс…
— Как же нам тогда быть, Лев Иванович? — спросила Кульчицкая, не меняя тона, и затянула рюкзак.
— А так… Вы разведете костер, я возле него буду… Вы закончите нашу работу… Сегодня… Ее осталось самая малость… А завтра уйдете на базу… Оттуда пришлете за мной…
— Хорошо, Лев Иванович, — ответила Кульчицкая, постукивая по носку ботинка геологическим молотком.
Она вернулась после заката, доложила, что остаток участка заснят, напоила Истомина чаем и принялась искать топор.
— Для чего топор? — сказал Истомин. — Кругом сухих дров… Сколько угодно…
— Я хочу нарубить молодых кедров.
— Для чего?
— Сделать волокушу.
— Для чего?
Он спросил и вдруг понял: она потащит на волокуше его, Истомина. Кульчицкая молчала, и он сам сказал медленно и четко:
— Это будет очень трудно…
— Ерунда! Кстати, я вас уже просила не жалеть меня, — она говорила не то серьезно, не то со смешком.