Механическое сердце Fatum
Шрифт:
Ручейки меняли цвет свечения с голубого на жёлтый, а затем — на красный. Зазвучало интро. Над головами собравшихся на площади возникли образы переполненного людьми города.
Все как завороженные смотрели, подняв головы вверх. И даже Рэнделл, который, по убеждению Мэда, должен был видеть всё это, с открытым ртом устремил свой взгляд в небо. Это продолжалось меньше минуты: ровно до той поры, пока налившиеся алым образы не рассыпались пылью и в вихре не спустились на сцену, где уже стоял человек. В вытянутой вперёд руке он держал направленный на зрителей микрофон. Ещё до того, как алые
— Дон ли, Волга ли течёт; котомку на плечо, боль в груди — там тайничок, открытый фомкой, не ключом. Сколько миль ещё? Перелёт короткий был не в счёт. Долгий пыльный чёс, фургон набит коробками с мерчем, — Мэд стоял слишком близко и видел человека на сцене лучше остальных. Уверенно вышагивая от края до края, он читал, обращаясь к людям внизу, не призывая открыто к чему-то, а рассказывая. Его внешность не была вызывающей: среднего роста мужчина с короткой стрижкой, в чёрной рубашке с коротким рукавом — гораздо большее влияние на людей оказывал его голос и вызов, с которым он смотрел на вещи, происходящие с людьми, с городом, с миром вокруг. Толпа раскачивалась вслед за каждым его жестом, каждым движением. Земля под ногами пульсировала переливами красного света, перемежающегося с сине-голубым и жёлто-зелёным. Световые пушки по краям сцены бросали вспышки в небо, город горел множеством огней, рождаемой темнотой сваленного за сцену оборудования.
— Мимо тополей и спелого хлеба полей, где приведения Есенина, крест, молебен, елей, из минивэна вижу землю, вижу небо над ней, мы всё преодолеем, если нет, то я не Водолей. Наша земля топит одиночек как щенят…
А поверх чёрной рубашки на шее болталась маленькая подвеска: «1703» было выгравировано на ней. Точно такая же метка украшала его шею.
Мэд, сам того не осознавая, нащупал под курткой свою подвеску, отличавшуюся от той, что была у человека на сцене разве что надписью. Мэд вспомнил, что он знает его, хоть имя и оставалось где-то за границей досягаемого. Толпа кричала, отвечая ему. Световые картины, витающие в воздухе, меняли свою форму, оседая на зданиях, на сцене, на одежде и лицах людей внизу.
— Дай силёнок тут не свернуть и не сломаться […] Мост в Асгард — после, пусть просто везёт с транспортом… — Его приняли. Его знали, казалось бы, все вокруг: и каждый из новоприбывших в том числе. Ему отвечал каждый из толпы, и грань между только что появившимися в городе и теми, кто был здесь с самого начала, начала стираться. — Знай! Мой рэп, если коротко, про то, что […] или на дно эта дорожка. Ты живёшь под каблуком, у меня — город под подошвой!
Под восторженные крики толпы музыка сменила мотив, а человек со сцены без какого-либо перерыва продолжил.
— Год назад я сидел на скамейке в общественном парке на углу Beckton и Barking […] не понимая, что внутри смолит Карфагеном…
***
Красный луч прошёлся по лицу, глаза пришлось закрыть рукой, впрочем, смотреть на этот цирк особенного удовольствия ему не доставляло. Старуха заметил его несколько минут назад и всё это время настойчиво таращился в его сторону, но Слава и виду не подал, что разоблачил его, и продолжал
Букер подогнал бутылку тёплого пива и умчался к остальным. Слава стоял в неосвещаемой софитами стороне, навалившись на перила. Ваня сидел рядом на лестнице и тяжело вздыхал, жалуясь, что хочет собирать такую же толпу.
— Смотри сам, — рассудил Слава. — В Петербурге сейчас человек, скажем, тысяч двести или триста. Здесь — около двух или трёх. То, что он делает, не видит даже сотая часть тех, кто остались. А это если учитывать только тех, кто в городе находится. Успех? Где? Вот ты скажи.
— Он-то как раз хочет, чтобы все это увидели.
— Вот когда здесь останется тысячи две или три, тогда его увидят «все». — Слава усмехнулся.
— Слав, — подозвал его Федя. — Не идёшь?
— Иди нахуй! — категоричный ответ заставил Букера вернуться за сцену, где Замай неодобрительно покачал головой, смотря в его сторону.
— А что ты имел в виду, говоря про «тысячи две или три», которые останутся? — спросил Ваня, возвращаясь к теме прерванного разговора.
— Ничего не имел, — раздражённо ответил Слава. — Заебали. Не я, блять, должен его заменять. Так что идите нахуй все. Иди нахуй, Букер! — громко закончил он, но в словах оглушительной песни он не был услышан.
Разбив о железную мусорку бутылку, Карелин покинул площадь, скрываясь в переходах тёмных улицах. Ваня, поднявшись со ступенек, поплёлся к остальным, разведя руками в бессилии: а от меня вы чего хотели?
Кроме Оксимирона на сцену поднимались только Иллюмейт и ЛСП — ночь завершилась быстро. По окончании своего шоу Мирон вышел объясниться со зрителями. Его слушали молча, проглатывая каждое обращённое к людям слово, потому что говорил Оксимирон о вещах, как никогда важных для каждого из стоящих перед ним.
— Мы не знаем, что случилось с этим миром, — сказал он. — Однако у нас есть то, что поможет нам докопаться до правды. Я хочу сказать, чтобы вы верили в нас, поддерживали нас и помогли восстановить нам этот город. Или хотя бы не уничтожили его до основания. — Среди толпы раздались смешки. — Сейчас за стенами находятся люди, которые привели вас сюда, они ищут других выживших. Что будем делать, когда соберёмся вместе? — отвечая на чей-то вопрос, Мирон усмехнулся. — Что делать. Мир новый строить будем. Что ещё нам остаётся?
Его слова внушали людям надежду. Но среди зрителей нашлись двое, для кого они не возымели никакого значения.
Мэд не сводил взгляда с подвески на шее Оксимирона. Она не просто казалась ему чем-то смутно знакомым. Чем дольше он смотрел на неё, тем больше убеждался: он знает её. Знает, для чего она предназначена.
========== 6. Рассвет ==========
СЛАВА КПСС & ЧЕЙНИ - #SLOVOSPB [видео]
Люди расходились, зевая. Пережитое ими отняло последнюю энергию, и без прочего оставшуюся у немногих. В городе вновь открылись все ворота, дающие возможность попасть в подземку каждому. Близился рассвет.