Механическое сердце Fatum
Шрифт:
Двести шестьдесят тысяч человек — такой была максимально приближенная цифра. В городе не осталось места, способного вместить всех. Поэтому огни должны зажигаться в Питере каждую ночь. Каждый должен знать, что его существование не бессмысленно и не бесполезно. Что он не один и что он никогда не останется один.
Глядя на рассеивающуюся толпу, где каждый бросил прощальный взгляд на сцену, Мирон погряз в размышлениях. О чём он думал, пытались понять многие. Люди за его спиной разбирали сцену, заносили в ближайшие дома оборудование, снимали с балконов световые пушки. Те, кто обычно выступал на
— Было мощно. — Олег ЛСП подошёл к Мирону, когда тот спрыгнул со сцены. — Но ты мог сильнее. Что не так?
— Я не мог сильнее, — отрезал Мирон, попросив воды. — Не сегодня.
— О чём ты задумался в конце? Сегодня не прозвучало «Где нас нет», вот что странно. Многие ждали.
— Внести каплю материального в этот мир иллюзий — вот в чём «1703» хорош. Но он не сможет делать это вечно. Как и я. — Холодное небо покачнулось голубой рябью и светлая полоса размыла темноту над Петербургом. — «1703» предполагает, что ответственность за будущее этого мира ложится на меня. Это круто, конечно, но не в сложившихся обстоятельствах.
— Ты думал об этом во время выступления? — Олег покрутил пальцем у виска. — Не лучше ли сосредоточиться на том, что происходит сейчас?
— Я думаю об этом всегда. — С твёрдой категоричностью в голосе заявил Оксимирон.
Оставив остальных, он направился к Воротам, где в отдалении на пустой детской площадке с врытыми в землю шинами и деревянными лавочками с краю с бутылкой пива в руках сидел Хованский.
Зевая и поглядывая по сторонам, он жалел, что проснулся слишком рано, что оделся слишком легко и что пришёл туда, куда в последнюю очередь сегодня следовало приходить. Ларин не вернётся ещё минимум две недели. С тех пор, как он принял решение покинуть Петербург, развлечений у Хованского поубавилось. А когда тот и вовсе перестал пересекать черту города, их количество едва в минус не ушло. Совсем не круто, если исчезают не только друзья, но и враги.
Юра лёг на спину на лавку и тихо затянул:
— Прости меня, Мирон, я понял, я не артист… — но песня не задалась.
Когда со стороны послышались шаги, он сразу же вскочил. Мирон бросил в его сторону свою подвеску и Хованский её поймал.
— Гэнгста всегда за работой, — он попытался усмехнуться, но вышло откровенно плохо.
— В другой ситуации в твоей работе не было бы надобности. Я не в восторге от того, что передаю тебе «1703».
— А что поделать, он кроме меня никого не слушает. Кроме меня и тебя, разумеется. То есть, — пораскинув мозгами, Хованский сделал несложное заключение, — если мы можем использовать ключ, который создаёт этому миру новые законы, мы как бы боги нового мира?
— Ты идиот, Юра, это не так работает, — нахмурился Мирон. — Продолжай ничего не делать и в случае опасности будь готов защищать Петербург.
— Я же гэнгста, хуле, — усмехнулся Хованский. — Вот только ты объясни, от чего защищать-то?
— Ты вообще, знаешь, кто такие гангстеры?
— Мирон, не придирайся к мелочам, мы из одной банды. — Хованский распахнул куртку, чтобы показать на своей футболке золотую эмблему «Oxxxy».
Оксимирон махнул рукой, напомнив, что ночью Хованский должен вернуть ему ключ обратно, и пошёл прочь от надоедливого нароста
Мирон планировал отдохнуть и хорошенько выспаться, но дойти до дома ему помешали. Стоило ему переступить черту, за которой пустырь сливался с лабиринтом улиц, как туда же вышел другой человек. Сначала он не заметил Мирона, но как только их взгляды пересеклись, оба поняли: стычки не избежать.
— Не тех ты друзей выбираешь, Окси. — Слава с нескрываемым презрением усмехнулся. Ему не требовалось видеть это дважды или трижды, чтобы знать, кто в дневное время владеет ключом-подвеской «1703».
— Гнойный, — Мирон подошёл к нему впритык и снизу вверх, сохраняя превосходство, тихо произнёс: — Если выяснится, что ты причастен к исчезновению Гены Rickey F, тебе не жить. Я лично об этом позабочусь.
— Ой, — вздохнул Слава, — боюсь-боюсь.
Он не проигрывал ему ни в чём, но злая обида разрывала грудную клетку. Мирон, возможно, здесь самый сильный — после него, конечно.
— Наш баттл ни один конец света не отменит, — напомнил Слава. — Хочешь сказать мне что-то, сделай это, как только придёт лето. Встретимся на битве площадок, а пока постарайся выжить, доверяя свою защиту всяким помойным гангстерам.
Развернувшись, чтобы продолжить свой путь, Слава прервал разговор первым. Все догадки Мирона так и оставались догадками, сколько бы они не пересекались с новыми реалиями: как невозможно было что-то узнать об этом человеке, так невозможно было и понять, чем заняты его мысли в этот момент.
Их конфликт затянулся, но время, вместо того, чтобы сгладить углы, только обострило и без того напряжённые отношения: Гнойный был человеком, которому, как и Мирону, Fatum доверила ключ.
***
Слава был движим призраками прошлого. Прижатой к груди подвеской они теплились, напоминая о себе постоянно, и грели в самые холодные вечера. Прикрываясь голограммами пустых улиц ото всех, Карелин мог создавать образы, в которых комфортно было лишь ему самому, а остальным об утраченных чувствах знать было необязательно, раз уж таков выбор абсолютного большинства.
Музыка в наушниках играла только для него, тишина дворов служила лучшим аккомпанементом. Видеокамера, неработающая, тоскливо проводила его, стоило Славе завернуть в переулок. Место отдалённо напоминало то, где когда-то собиралось питерское «SLOVO».
— Не Black Star, но Black Label, первый на бите как Нил Армстронг […] Мы построили с нуля этот амфитеатр. Хейтер скулит, но я догхантер…
Культура висела на волоске, вообще-то, прав был Мирон однажды, говоря, что именно Карелину суждено будет её развалить.
Слава, собрав ненависть в кулак, ударил по стене и сорвал с себя наушники. Разве такого Чейни от него ждал! Разве должен Слава сидеть за стенами и позволять Мирону делать всё то, что ему вздумается?
Замахнувшись, Слава отшвырнул прочь плеер. Скатившись по крыше одного из домов, он свалился за забор.