Между честью и истиной

Аусиньш Эгерт

– До конца месяца не успеем. Приговоры по августовскому суду были отложены на месяц, так что все процедуры придутся как раз на эту неделю, а потом нужно будет оформлять отчетность и списываться со столицей. И, - он вздохнул, - соотносить правоприменительные практики. В этом месте у нас вышла существенная коллизия, я пока не представляю, как ее разрешать. Так что давайте договоримся на начало октября?

– Да, - кивнул комиссар, - конечно. Первое число или пятое?

– В конце месяца уточним, - и Димитри использовал самую обаятельную из своих улыбок.

Когда Иджен, провожая комиссара в приемную, прикрыл дверь кабинета, Димитри прижал пальцы к виску и поморщился.

– Дейвин, к октябрю Алиса должна быть готова встречаться с журналистами как автор "манифеста убитого города". Он, - князь кивнул на дверь, - мне сказал в прошлую встречу

все то, что я хотел бы знать в двадцатом году. Инструктировали Алису британцы, он в этом уверен. По его мнению, инструкторы, способные обучить человека за два месяца так, как обучена она, есть только в Британии, но заказчик точно американец: у британской короны нет таких интересов на этом клочке земли. Так что отпечатки пальцев и данные анализа ДНК Алисы в базе и у американских ее друзей, и у британских учителей, нанятых ими для нее. И если данные о том, что Алиса и Лиска - одно лицо, попадут в Ассошиэйтед Пресс или в ВикиЛикс, шум будет на весь этот мир. И я не представляю, Дейвин, как я смогу после этого посмотреть в лицо государю.

Дейвин мрачно кивнул и сказал, что пока что он вместе с Асаной займется фавнами, а эти тонкие материи лучше доверить Хайшен и мистрис Полине.

Утро семнадцатого числа началось у наместника рано и гадко. Город еще неделю назад прислал официальный отказ предоставлять место и исполнителей для отправления правосудия по смертным приговорам, вынесенным осужденным лицам из контингента присутствия. В переводе с канцелярита на нормальный язык это значило: "разбирайся с ними где угодно, хватит трупов в нашем городе". Смертная казнь в резиденции, рядом с госпиталем, детским приютом и казармами была невозможным решением по целому ряду причин. Топить преступников в Ладоге князь тоже не хотел, они выбрали не эту смерть. Вот так и вышло, что в пять утра Димитри вышел из личных покоев, одетый в чернильно-фиолетовые жойс, сиреневую люйне и синий кожаный эннар, с кристально-белым шелковым платком на шее, сел в джип и приказал водителю:

– Пять километров по дороге на Кутузовское, там остановишься. Два часа можешь быть свободен, к семи утра вернешься на это место и будешь ждать.

Когда он оказался на месте, придя по маяку Лийна в точку в трех километрах от дороги, картонные щиты уже были установлены и их нижний край был скрыт от линии огня фанерным заграждением. Осмотрев позицию, Димитри кивнул. Он сделал все, что смог, чтобы ребята, вынужденные стрелять в приговоренных этим утром, не чувствовали себя убийцами безоружных, не способных защититься.

Гвардиям объявили обычные стрельбы по мишеням на скорость. Выходя на линию огня, гвардейцы видели картонный прямоугольник, приподнятый над фанерным основанием, и два белых круга с красным центром, прикрепленные на картонный щит один под другим. Солдатам следовало по команде дважды поразить каждую мишень, затем отойти и дать место для выстрела следующей десятке. Они не знали, конечно, что за одной из мишеней стоит человек, прикасаясь к картонному листу затылком и спиной. К какой мишени и когда именно подведут кого-то из приговоренных, знали только досточтимые, доставившие осужденных к месту казни. Замену мишеней на картоне тоже доверили им. Димитри стоял сбоку от линии огня и видел весь процесс целиком. К половине восьмого утра гвардейцев отправили в автобусах обратно в резиденцию вместе со стопкой мишеней, а досточтимые после окончания отправки начали снимать размочаленные выстрелами картонные листы. Князь не стал дожидаться, пока они закончат превращать в пепел картон и трупы, обменялся кратким рукопожатием с Лийном, сказал ему: "До встречи в городе", - и собрался ставить портал к машине. На полдень была назначена гражданская казнь преступников, приговоренных к лишению имен. Увидев у себя под ногой красное пятно, Димитри едва не выругался, но, присмотревшись, увидел бруснику и снова развернулся в сторону мертвых тел. То ли мысль, то ли фразу о том, что не будь преступления совершены, и эти люди, и почти три десятка человек, семерик дней назад ушедших под огненным парусом к неведомой земле, завтра пили бы пиво в Приозерске или в Сосново, наслаждаясь выходным, князь так и не произнес вслух. Но держал ее в голове и глядя на трупы, и разворачиваясь к дороге, и отходя от места казни по тропе, ведущей к шоссе, на котором его ждала машина.

В резиденции Димитри отказался от завтрака, потребовал камериста, массажиста и кофе, а после короткого отдыха перешел по порталу в Адмиралтейство. Время близилось к полудню,

наместнику предстояла вторая часть плохого дня. Ему удалось настоять на своем требовании закончить эту историю там же, где она и началась, хотя бы в той части, в которой город был способен принять происходящее. Помост был еще вчера построен перед зданием, называвшимся Биржей в память о первом назначении постройки, малая наковальня и большая стальная чаша уже были помещены на него. Ради этого движение через Стрелку было прекращено, и транспорт шел в обход. Недовольные в том числе и этим полицейские чины присутствовали тоже.

Димитри занял место, предназначенное ему, на крыльце здания, перед колоннами. Рядом с ним расположилась в таком же жестком деревянном кресле досточтимая Хайшен.

Отец Серафим, в миру Алексей Васильевич, муж и отец, увы, уже не сын, а горькая сирота, начал день рано и беспокойно. Собираясь служить вечерню в небольшом храме на окраине, он поднялся рано, чтобы успеть до выхода сделать свою часть домашних дел, за завтраком увидел по единственному официальному каналу новости и охнул. Камера выхватила из кучки растерянных и поникших людей, глядящих в пол, одного, развернувшегося лицом к снимающему. Темноглазый и светловолосый, как все сааланцы, он смотрел прямо в объектив, и в больших карих глазах его светилась мысль и тихая печаль. "Ангел Златые Власы" - мелькнуло в памяти у священника. Отец Серафим встал, собрался и двинулся к порогу.

– Не рано?
– спросила матушка, выйдя проводить.

– Пойду, - вздохнул отец Серафим, - взгляну на их позорище.
– Обнял жену и вышел.

Когда он подошел к лобному месту, казнь уже шла. Протискиваясь между людьми к помосту, отец Серафим видел, как с первого из приговоренных сорвали одежду и обувь, оставив в рубахе, кое-как прикрывавшей срам, как развернули лицом к наковальне, на которой сломали его оружие. Люди стояли и смотрели на происходящее молча. Когда священник подошел к помосту, одежда преступника отправилась гореть в стальную чашу, а сам он был усажен на доски помоста, и ему стали брить голову. Сааланцы не носили бород и усов, но не стригли волос иначе, чем от горя или за провинность. От горя они остригали волосы до плеча, а провинившихся насильно брили. Казнимых на помосте должны были обрить. Вокруг помоста стояла порядочная толпа, но было так тихо, что отец Серафим слышал, как жужжала машинка, когда на ткань, расстеленную на помосте, сыпались пряди льняных волос. А осужденный на казнь тупо молчал, глядя в пространство перед собой. Закончив процедуру, палач поднял его за плечи и отправил к краю помоста. Затем поднял полотенце с волосами и бросил в чашу к догорающей одежде. Казненный, дойдя до края помоста, посмотрел вниз, на человеческое молчаливое море, занявшее всю площадь между Ростральными колоннами и весь сквер, отшатнулся, опустился на доски и остался сидеть, уронив руки на колени, немо и безучастно. Толпа на площади молча смотрела на то, как сааланцы у всех на глазах убивали второго своего преступника, оставляя его при этом живым. Отец Серафим услышал сбоку шепоты: "Это что, он так и будет сидеть?" - "Ну пока не шевелится..." - но не повернул головы. На помосте как раз творили расправу над мужчиной с лицом ангела Златые Власы, и его меч кричал в клещах, а вишневые и зоряные одежды, сорванные с него, превращались в огонь. Когда его стригли, сперва он зябко шевелил босыми ногами, а потом перестал, одеревенел, как и предыдущие.

Живыми выглядели только двое, мужчина и женщина, казненные через двоих после него. Претерпев процедуру, они спустились с помоста и как есть, в исподнем и босиком, неровным спотыкающимся шагом направились куда-то в сторону Малого проспекта. Толпа пропустила их, брезгливо отстранившись.

Наблюдая это, человек в штатском, стоявший в стороне от кресла наместника на крыльце Биржи рядом с графом да Айгитом, тихо и очень зло сказал:

– Я предупреждал вас, Дэн. Письменно предупреждал.

Дейвин, не поворачивая головы, произнес так же тихо:

– Это ненадолго. До следующего раза, а тогда их можно будет застрелить при задержании и закончить эту историю.

– Следующий раз будет, Дэн, - почти неслышно ответил человек в штатском, - и он будет опять в городе.

– И что ты хочешь от меня сейчас, Данила?
– скорбно вздохнул Дейвин.

– Только одного. Чтобы ты всех их искал вместе с нами в этот "следующий раз".

– Хорошо, - коротко кивнул граф.
– Буду искать вместе с вами. А куда это они пошли?