Милицейская сага
Шрифт:
Зато когда случалось ему возвращаться поздно вечером, а то и под утро, Марюську он заставал не в постели, а задремавшей в кресле. Протерев заспанные глаза, без упреков и расспросов отправлялась она на кухню разогревать то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак.
Меж ними не произносилось слов любви. Оба словно боялись спугнуть хрупкое установившееся согласие. Но нередко внезапно просыпался он среди ночи, напуганный мыслью, что в квартире никого нет. И тогда, тихонько включив ночник, приподнимался на локте и подолгу смотрел на посапывающую рядом девочку, переполненный нежностью и умилением. Непривычное это чувство усиливалось пониманием непрочности происходящего. Марюся переживала их отношения со всей безрассудностью и жертвенностью первой любви. Но - чувство в молоденьких девочках вспыхивает мгновенно и ярко, будто бенгальский огонь. И также стремительно затухает,
Впрочем об этом он заставлял себя не думать. Прежде, уловив зачатки серьезного чувства, Мороз торопился расстаться с очередной подругой. Теперь же ощущал себя наркоманом, прочно "подсевшим на иглу", понимающим, что гибнет, но не имеющим сил, а главное - желания прервать сладкое это погружение в никуда.
Бывало, правда, и иное. Когда Марюська, внезапно проснувшись, заставала Виталия лежащим в темноте с открытыми глазами.
– Что ты?
– тревожно бормотала она.
– Так, мысли о работе. Ты спи, спи, - поглаживая, шептал он, и Марюськаа, успокоенная, вновь засыпала, поудобней приладившись у него на груди.
Однажды, пробудившись под утро, она услышала из кухни что-то похожее на всхлип. И обнаружила сидит за столом, навалившись на собственные кулаки.
– Что, что, Виташа?!
– подбежала она.
– Тебе плохо?
– Устал безмерно, - вопреки привычке держать все в себе, прохрипел он.
– Знаешь, решился уйти из милиции.
– Ты - и уйти?!
– не поверила Марюська.
– Но - как ты без этого? - Понимаешь, Марюся! Потерял я себя. Что-то делаю, кого-то ловлю. Но - кого? Для чего? Раньше думал: вся эта грызня вокруг власти, дележ "бабок", - это Там, среди Тех. А у меня свое дело. Занимаюсь тем же, чем до меня люди века и века назад, - подчищаю грязь. И - как будто неплохо. А теперь вижу - не получается быть вовне. Все равно ты втянут. Просто используют вслепую. Будто котел взорвали, и все перемешалось. Бандюга Будяк с такими же дебилами, как сам, контролирует заводы. И, когда я планирую оперативные комбинации там, где есть его интересы, то делаю так, чтоб о цели не догадались мои собственные сотрудники. Потому что не знаю, кто из них Будяковский информатор. Приходит молодое пацанье, чуть старше тебя. Ты думаешь, они и впрямь смотрят на меня открытыми глазами? Впрочем, вру, смотрят - не могут понять, как этот дефективный за столько лет не наработал даже на приличную иномарку. Понимаешь, они идут в ментовку, чтоб набраться связей, надыбать какой-нибудь материал покомпроматистей и - сдаться на нем подороже.
– Но это, наверное, временное.
– Наверное. Только есть такое дремучее слово - преемственность. Ведь не осталось никого, Мариша! Сыщик, следователь - такая же штучная профессия, как физик или там историк. Чтоб овладеть, нужны годы. А у нас одна серятина осталась. Ведь ни один из тех, с кем начинал, не поднялся. Или - спились. Или -сломались. Или - досиживают где-нибудь кое-как на неполном служебном соответствии. Трое - сами через тюрьму прошли. Многие поуходили. А те, что сейчас наверху... Ни один из них, считай, с "земли" толком не стартовал. Околицей, околицей и - сделали карьеру. Понимаешь, Марюся, какая получается управленческая закономерность? Система отторгает ярких и поднимает, будем говорить, аккуратных, опасливых. То есть ей, получается, не нужны индивидуальности. Нужны управляемые! Которые, если надо, станут давить. На другое-то не годны!
Он заметил, что она перебирает босыми ногами на холодном полу. - Ты иди спать, Марюсенька. Застращал я тебя. На самом деле все не так уж сумрачно вблизи. Открою какое-нибудь частное детективное агентство. Подберу оперов, из бывших. Буду искать вещи, машины украденные. Это-то я умею. Главное - чтобы непричастный.
– А как же твой любимый Тальвинский? Сам ведь рассказывал, что нужен ему. - Тальвинский?
– Мороз неприятно помрачнел. Всмотрелся куда-то вглубь себя.
– Полагаю, обойдется. ... Что застыла? - Просто удивилась. Привыкла, что ты сильный. А, оказывается, я тебя совсем не знала.
– Разочаровал?
– Да нет. Удивил.
– И слава Богу! Любовь заканчивается, когда люди перестают друг другу удивляться.
Сказал, и - оба вздрогнули: слово "любовь" впервые пробежало меж ними.
12.
К середине
Разбухшее уголовно-розыскное дело было все испещрено схемами, фиксирующими малейшие, даже самые отдаленные связи бежавшего. Все каналы информации, адреса были, казалось, прочно перекрыты. Агентура второй месяц пребывала в состоянии "..Товсь!". Раскинутая сеть подрагивала от напряжения, но - оставалась пустой. Добряков казался неуловимым.
Впрочем, начисто забыть о себе он не давал. То и дело по городу пробегали слухи, что его видели якобы недалеко от резиденции КПРФ, подстерегающим Кравца, - об угрозе расправы знал весь город. И тогда заново вводился план "Перехват" и среди личного состава милиции объявлялось чрезвычайное положение.
Но через короткое время появлялась смутная информация, что Добрыня погиб, пытаясь по льду перейти Волгу.
И новый слух на короткое время успокаивал, потому что в него хотелось поверить всем.
Хотя процесс розыска постепенно вошел в вялотекущую стадию, дело полностью не остановилось. Пригородный райотдел успешно провел агентурную разработку одного из избитых санитаров, заподозренного в причастности к организации побега. Задержанный за хулиганские действия в общественном месте, совершенные в нетрезвом состоянии (технология подобных дел хорошо отлажена), санитар уже на второй день начал давать показания "по низу" ( сноска - "агенту-камернику, специально подсаживаемому к разрабатываемому лицу"). Выяснилось, что побег организовывался боевиками Будяка - причем именно под Добрыню и при этом - без его ведома. Просто была поставлена задача - создать ситуацию, при которой тот должен попытаться вырваться на свободу. Но для чего и зачем все делалось - этого санитар не знал. Больше того - не назвал он и конкретных фамилий. А при попытке допросить официально и вовсе "пошел в отказ".
Так что интересная вроде информация до поры оказалась невостребованной. Всеми, кроме отстраненного от поиска бежавших Мороза.
Он часто обдумывал обстоятельства побега. Сначала - как любитель кроссвордов, который бесконечно возвращается к трудному, не поддающемуся разгадке слову. Но потом, когда стало известно, что бежавшего Добрякова активно разыскивают не только ФСБ и милиция, но и Будяковские боевики, за внешней бессвязностью событий Виталий начал, как ему казалось, постигать логику происходящего. Первое: не мог Валентин Добряков рваться в психушку, заранее рассчитывая оттуда сбежать. Слишком легко рвущаяся цепочка. Достаточно того, что, если б не головотяпство дурака-следователя, в психбольнице он бы никогда не очутился. И решение о направлении на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу было принято или вопреки его желанию, или - без всякого его содействия. Стало быть, кто-то организовал это решение и через Муслина провел в жизнь.
А вот когда он оказался в психушке, будяковская группа создала условия для побега. Здесь ситуация выглядела беспроигрышной: самолюбивый Добрыня никогда и никому не позволял безнаказанно унижать себя. А значит, надо было просто создать взрывоопасную обстановку, что при помощи "купленного" санитара оказалось не так трудно.
Но тут же новый, главный вопрос: зачем Будяку, после ареста Добрыни подмявшему под себя весь его прежний "бизнес", освобождать человека, им обобранного. Да еще без его ведома. Ага! Именно что без его ведома. Его встречали! Скорее всего, чтоб убить. Единственно, не рассчитали, что умный Добрыня увлечет за собой в побег еще восемь человек. И когда такая компания "брызнула" в разные стороны, группа захвата, видимо, растерялась и упустила Добрякова. Так! Здесь пока все логично. Итак! Добрыня скрывается, грозя расправой, а подвластная Паниной будяковская группировка разыскивает его, чтобы... Конечно же! Кто первым выйдет на Добрыню, тому и достанется компромат. Вот вокруг чего все вертится. Это же очевидно! Так же очевидно, как и то, что Добрыня не мог бы оставаться столько времени неуязвимым, если бы ему не помогал кто-то из города. Мысль самому выйти на Добрыню, чтобы не дать уничтожить документы Котовцева, все сильнее овладевала Морозом. Но, как он ни бился, как ни напрягался, вспоминая кого-то из прежних общих знакомых, не охваченных розыскными схемами, не находил ни одной лазейки: все возможные подходы были, казалось, опробованы и перекрыты.