Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России

Никитин Андрей Леонидович

однако большое количество статей в газете “Рассвет” и в журнале “Пробуждение” (если

они принадлежат ему, т.к. подписаны Е.З.Моравский, а не Е.К.Моравский, что может

быть ошибкой протоколиста ОГПУ или допрашиваемого), позволяет думать, что он сумел

уехать за границу. Что же касается Комаровича, то с 1924 г. и до своей смерти в 1942 г. он

жил в Ленинграде, преподавал в ЛГУ и был тесно связан с Пушкинским Домом, так что в

его личном архиве могут

быть обнаружены документы, каким-либо образом отражающие

эту сторону его жизни.

Следует отметить, что, в отличие от анархо-мистических студенческих кружков

Москвы, где переплетались, порой вытесняя друг друга, мистика и анархизм, духовные

устремления и политика, нижегородский кружок для большинства его членов имел

значение некоторой интеллектуальной игры, своего рода “формы времяпрепровождения”,

которую наполняли литературные устремления большинства (почти все писали стихи и

прозу), возможность общения, разговоров и споров, немного - флирт, а в целом - тяга к

таинственному и запретному, столь характерная для юности вообще, которая скрашивала

серость и убогость провинциальной жизни, усугубленной еще постоянной безработицей

тех лет.

Существовавший одновременно с нижегородским кружок в Свердловске

(Екатеринбург), центральной фигурой которого был Н.А.Ладыженский, приятель

Н.К.Богомолова, получивший от последнего посвящение в тамплиеры и дважды -

орденские легенды, судя по имеющимся пока материалам не перерос в сколько-нибудь

реальную организацию, а его члены не перешагнули границы дружеских бесед, на

которых обсуждались книги по оккультизму и евангельские тексты. Последующий

переезд Ладыженского на Северный Кавказ и его арест в связи с “сочинским делом” и там

не выявил каких-либо организационных образований, показав только наличие множества

съехавшихся сюда мистически настроенных людей - теософов, антропософов, сектантов,

богоискателей, толстовцев, вегетарианцев, среди которых обращалась и тамплиерская

литература, поскольку многие оказывались лично связаны с московскими тамплиерами

(Н.И.Проферансовым, Н.А.Богомоловым и др.)<40>.

3

Познакомив читателя с некоторыми членами Ордена тамплиеров и его филиаций,

очертив, насколько это сейчас возможно, круг их распространения, я перехожу к более

трудной части своей задачи - попытке представить структуру, внутреннюю жизнь и идеи

Ордена по имеющимся материалам.

Как я уже говорил, русское тамплиерство изначально оказалось теснейшим образом

связано с анархистским движением. Причина этого, как мне представляется,

заключена не

столько даже в принадлежности к анарходвижению самого А.А.Карелина, а в

существовании анархизма, как изначальной альтернативы идее диктатуры, все равно,

69

пролетариата, буржуазии или династической власти. Симпатии к анархизму в России

подпитывались самыми разными источниками, заложенными в исторической структуре

российского общества и определенными особенностями его социально-исторического

развития, в

первую очередь неизжитыми

тенденциями

“общинности”,

противоборствующей в крестьянской массе всякой власти извне, и сохранением наивного

представления о возможности существования “мира” вне сферы влияния государственных

структур и меняющихся социально-экономических отношений. При этом было бы

ошибкой считать, что анархизм вербовал своих сторонников из числа наиболее

консервативной части крестьянства: как ни парадоксально, в требованиях “обособления”

от государства, получения хозяйственной и политической автономии сходились обе

крайности тогдашней деревенской массы - как “общинники”, так и “хуторяне”, поскольку

в этом они видели выход из-под налогового пресса и вмешательства государства в дела

деревни.

Не меньшее, а м.б. гораздо большее число сторонников анархизма оказывалось в

городе. Объединявшиеся в профессиональные союзы рабочие видели первый шаг к

своему “освобождению от труда” получение в собственность предприятий, где они

трудились, наивно полагая, что сам факт работы на предприятии дает им право на его

экспроприацию и через это - на улучшение условий своей жизни. Еще большее число

сторонников анархизма можно было найти в среде провинциальной (по своему сознанию)

российской интеллигенции, традиционно выступавшей “за свободу вообще”, поскольку

смутное понимание политической свободы как “вольницы” присуще русскому человеку с

незапамятных времен, равно как и коренная неприязнь к “власть предержащим”, перед

которыми он постоянно ощущал свою ущербность и бесправие.

Такое отношение многих россиян к власти, как к чему-то неправедному, греховному,

подлежащему изменению на началах христианства, не только порождало сумбур в их

сознании, не развеявшийся и по сей день, но и переводило сугубо практический вопрос

организации общественной и хозяйственной жизни в разряд эсхатологических чаяний,

придав ему некую мистическую окраску, столь явно проступающую в русской литературе