Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России
Шрифт:
первых десятилетий ХХ века. Так не случайно вопрос о “мистическом анархизме”,
поставленный Георгием Чулковым и Вяч.Ивановым в 1906 г., был воспринят
современниками не в качестве принципа свободы творчества (отношение личности
художника и его творчества к окружающему социуму), а чуть ли не программой нового
религиозного движения<41>.
Это небольшое историко-социологическое отступление я счел необходимым, чтобы
показать место, занимаемое
каждый связывал собственные чаяния - свободу творчества, освобождение личности от
опеки государства, социально-экономические преобразования в городе и в деревне, и так
далее. Главным же для всех в анархизме было отрицание власти как насилия, т.е.
требование “акратии”, о чем были вынуждены потом все чаще напоминать сами
анархисты, объясняя свою позицию, причем акратии не как отрицания всякой структуры
управления, а как альтернативу диктатуре (насилию) идеи “общественного согласия” и
самоорганизации масс. В результате, анархизм оказывался единственным идейным
течением, противостоящим не только коммунистам (с которыми анархисты, кстати,
сходились в определении окончательных целей преобразования жизни), но и остальным
партиям, отличавшимся от большевиков не отрицанием централизованной власти, а лишь
способом ее применения.
Такая картина позволяет понять всю притягательность анархизма в глазах молодежи
20-х гг. и ее желание разобраться в том, как же представляли себе будущее после
завершения социальной революции такие теоретики анархизма, как М.А.Бакунин и
П.А.Кропоткин, в чем их предвидение отличалось от той реальности, в которой оказалась
Россия. Отсюда был один только шаг к разговорам об анархизме и анархистах, за
70
которыми начинались поиски литературы (продававшейся тогда еще легально), а затем и
ее “проработка” с последующим коллективным обсуждением.
Здесь мы сталкиваемся с очень важным для нас феноменом. В отличие от программ
других политических партий, говоривших о конкретных преобразованиях, анархизм
рисовал картины будущего, опираясь на идею совершенного человеческого общежития,
молчаливо опуская вопрос о возможности ее практической реализации в конкретных
условиях российской жизни.
Изучая анархистскую литературу, читатели узнавали, что основополагающей в
анархизме является свобода волеизъявления человека, недопустимость принуждения к
чему бы то ни было свободной личности, активная взаимопомощь и поддержка свободных
индивидуумов, борьба с любым видом насилия и принуждения как проявлением власти и
тенденции порабощения
построения общества и многое другое, что невольно обращало внимание наиболее
образованных читателей на соответствие анархистских лозунгов евангельской проповеди
как основы общечеловеческой этики. С другой же стороны - невольно переводило интерес
с вопросов политики и экономики на человеческую личность и проблемы ее
взаимоотношения с обществом и мирозданием<42>. В таких кружках, если они
оказывались в поле зрения тамплиеров, начиналось более или менее регулярное чтение
лекций - сначала по экономике, социологии, философии, а затем и по другим сферам
знаний, которые открывали слушателям иную перспективу развития общества и
человеческой мысли, чем марксистские программы вузов.
Перенос акцента с экономики и политики на психологию и духовный мир человека
оказывался тем легче, что многие заповеди анархизма, имея в своих основах христианские
заповеди, совпадали с постулатами тамплиерства, как это устанавливается по корпусу
орденских легенд, в которых настойчиво проводятся одни и те же идеи: свобода воли
личности, невозможность принуждения личности к чему бы то ни было (необходимость
любого поступка должна быть осознана, как органически вытекающая из мировоззрения),
готовность жертвенного служения ближнему и дальнему, и многое другое, что
неприметным образом складывалось в некий “рыцарский кодекс”, если понимать под
“рыцарством” то идеальное, что осталось в нашем сознании от социального института
рыцарства европейского средневековья. “Рыцарь - понятие этическое, как лицо,
совершающее нравственные поступки”, - пояснял на одном из допросов
Е.Н.Смирнов<43>, понимая под этим идеал гармоничного и свободного человека,
отдающего отчет в своих словах и поступках, умеющего взять на себя ответственность за
принятые решения, ощущающего себя нужной и неотъемлемой частью мира, в котором он
живет и который преобразует по мере собственного преобразования и совершенствования.
О том же, только другими словами, говорили на допросах и остальные тамплиеры.
Сознание человека ХХ века, подготовленное всем предшествующим романтическим
периодом развития европейской литературы, воспринимало рыцаря не только как воина,
но и как защитника справедливости. Рыцарь представал человеком, добровольно взявшим
на себя миссию подвига служения добру и свету в этом мире, символом чести, стойкости,