Мое побережье
Шрифт:
Там, на самом дне, нечто настолько бьющее откровением по нервам; хочется отвернуться, но не можешь — слишком сильно любопытство, так хочется узнать, что это.
— С тобой… — я не договорила — он сделал шаг вперед, внезапный, удививший нас обоих, и отчего-то замер, а я буквально в одночасье осознала смысл фразы «искрится воздух».
Что-то случилось.
«Нельзя», — и это было последней разумной мыслью.
Прикосновение холодных ладоней к лицу — впервые так. Ненормально, почти дико — до того непривычно.
Нет. Сейчас
Его губы, плотно сомкнутые, прижались к моим губам и застыли.
Весь мир вокруг застыл. Кажется, даже круглые настенные часы прекратили отбивать свой монотонный ритм. Я перестала дышать, глядя на него и не в силах захлопнуть веки, ощущая, как чужие пальцы неуверенно скользят по линии челюсти, ниже, к шее, посылая по коже неровный строй мурашек, и тормозят на голых плечах, заставляя тяжело вздохнуть.
Теряясь, не зная, куда деть ставшие неожиданно очень лишними руки, я раскрытыми ладонями прижала их к груди напротив, улавливая бесконтрольную дрожь собственных пальцев. Так быстро грохочет сердце. Такой горячий.
…и утратила связь с реальностью окончательно, потому что рот словно бы сам приоткрылся, и осторожное прикосновение чужого влажного языка к губам напрочь уничтожило все оставшиеся мысли.
Шаг назад. Удивленно распахнутые глаза и пустота под ладошками. Пустота внутри.
— Извини, — чей-то чужой, совершенно незнакомый, глубокий голос. Просачивается в мозг и ядерным взрывом разрывает каждую клетку. — Не знаю, что на меня нашло.
Вернись.
— Не страшно, — я не помнила, как долго смотрела в карие радужки, где медленно, набирая силу, закипало что-то…
Один миг — открыться и заглянуть настолько глубоко, что уже не тонешь — с камнем на шее идешь на дно. Миг, которого ему хватило, чтобы понять.
Стрелки настенных часов снова ожили. Агрессивный рывок вперед — почти впился в губы и навалился телом так, что я едва удержала равновесие, покачнувшись, в последнюю секунду успев схватиться за его плечи.
Его невозможный, выносящий мозги, опьяняющий хуже самого крепкого шота мужской запах делал ноги ватными. Парфюм, сигареты и горечь коньяка на языке. Губы скользят слишком беспорядочно — то сверху, то снизу… хочу больше. Приподнялась выше, подаваясь навстречу, привставая на цыпочки, и Тони снова обхватил лицо ладонями — сильно, жестко, вминаясь своим горячим, прерывисто дышащим ртом в самое сердце.
Его глухой стон вломился в сознание, стоило на секунду оторваться и скользнуть губами к шее, где бешено бился о кожу пульс.
Мозг плавился — окончательно и бесповоротно, и было неважно, как сильно я об этом пожалею, когда все закончится, и разум снова встанет на место, неважно, какой бес в него внезапно вселился, неважно до такой степени, которую я даже вообразить себе не могла. Был только его язык у меня во рту. Врывающийся, ненормальный, твердый, — господи, нет, так не бывает, — его бедра,
Руки выпустили лицо, скользнули вниз, не разрывая контакта с кожей. Ведомая глупым, но фактически болезненным желанием прикоснуться, я оторвалась от его футболки и осторожно обхватила напряженные запястья, ловя застывшие на ключицах ладони. Медленно провела по предплечьям вниз, к локтям. В голове не укладывалась мысль, что он замер, позволяя исследовать эти прекрасные, боже, Старк, руки, очерчивая пальцами тонкие венки, выступающие под кожей.
Сбивчиво дышит в паре сантиметрах от моих губ.
А затем, не понимая до конца, что делаю, потянула его на себя, вынудив руки Тони соскользнуть дальше, за спину. За эту проклятую голую спину.
От его прикосновений хотелось сбежать и одновременно податься навстречу, а где-то там, внизу, все еще играли «Pink Floyd» с его любимой «Hey you», изредка раздавались голоса ребят…
— …подними.
— Что? — натужное гудение в голове, нарушаемое лишь дыханием и ужасными-прекрасными влажными звуками, мешало воспринять факт, что ко мне обращаются.
Вместо ответа Тони грубо прижался к приоткрытым губам и опустил руки ниже, подхватывая под ягодицы, так, что носки оторвались от пола — едва успеваешь схватиться за крепкие плечи. Мои ноги явно мешали передвижению, но расстояние до кровати было невелико.
Он почти падает сверху, упираясь в матрас коленом, только в самый последний момент придерживая меня и опуская на покрывало настолько медленно, насколько позволила дрогнувшая под опорой и тяжестью двоих рука. Обхватывает талию и без видимых усилий резко дергает вверх, головой к подушкам.
…нет, не так.
— Не так, — очевидно, я все-таки шепчу это вслух, потому что Тони хмурится, но в следующую секунду сметенный взгляд сменяется осознанностью.
Он помогает стянуть с себя футболку и не глядя отбрасывает ее куда-то в сторону, а я не могу сдержать шумного вздоха, проводя, наконец, ладонями по обнаженной спине. Такая широкая, господи. Намного больше, чем казалась во все те многочисленные разы, что доводилось видеть ее на расстоянии.
Прижаться еще ближе, чувствуя его пылающую кожу своей грудью; с неохотой оторвать пальцы от выступающих лопаток и потянуть вверх подол платья, наконец-то высвобождая стянутые тканью колени.
Кажется, он матерится — я не особенно вслушиваюсь, пытаясь развести ноги по обе стороны от его бедер и устроиться удобно настолько, насколько получится. Кажется, он сказал, что убьет меня прямо сейчас. Какая к черту разница? Пусть. Пусть…
— Что ты делаешь… — его шепот. Глухой и низкий. Посылающий бешеную дрожь по спине и животу, вниз.
Откуда-то издали, будто эхом, ненужным, лишним: это ведь Тони. Человек, которого я знаю со времен песочницы, человек, без мысли о котором я не могу прожить и одного гребаного дня, мой лучший друг, мой…